Пустая лодка
Шрифт:
Нужно быть бдительным, настороженным, когда умирает мудрец, ибо смерть его необычна. Невежественный человек умереть так не может. У вас есть ваша жизнь, и у вас есть ваша смерть. Если вы были глупы во всей своей жизни, можете ли вы быть мудры в своей смерти? Смерть — это завершение, вывод, подведение итогов, это заключение. В смерти присутствует вся ваша жизнь, суть ее, главное, — таким образом, глупый человек и умирает по-дурацки.
Жизнь уникальна, смерть тоже уникальна. Никто другой не может прожить вашу жизнь и никто другой не может умереть вашей смертью, только вы. Это уникально, этого никогда не случится вновь. Направления, образы различны, и не только жизни,
Жизнь — длинная история, семьдесят, восемьдесят, сотня лет. Смерть — это одно мгновение. Это атомичное явление, сконцентрированное в один миг. Она во много раз живее жизни, ибо жизнь растянута. Жизнь никогда не сможет достичь такой интенсивности, какой достигает смерть, и никогда не сможет стать такой же прекрасной, какой может быть смерть, потому что жизнь размазана. Она всегда тепловата.
В момент смерти вся жизнь достигает точки кипения. Все испаряется из этого мира в тот, из тела в бестелесное. Это величайшая трансформация, какая только возможна. И нужно быть безмолвным, нужно быть почтительным, не нужно колебаться, дрожать, ибо это произойдет в единое мгновение, и вы можете его пропустить.
А эти глупые ученики толковали о похоронах и размышляли, как бы все это повеличественнее обставить! А величественнейшая вещь в это время проходила, происходила величайшая вещь, но они размышляли о показном, о представлении. Ум всегда думает о выставке (exhibition) — он эксгибиционистичен.
Погиб Мулла Насреддин. Кто-то сообщил об этом его вдове, которая как раз пила после обеда чай — она уже выпила полчашки. «Твой муж погиб, он попал под автобус», — сообщил ей вошедший. Но вдова Муллы Насреддина продолжала спокойно потягивать свой чай.
«Ты что! — воскликнул этот человек. — Ты что, продолжаешь пить чай?! Ты слышишь меня? Твой муж мертв — а ты не сказала ни единого слова!»
Жена ответила: «Дайте, я сейчас допью чай; а потом — о, молодой человек, я подниму такой крик! Сейчас, одну минуту».
Ум — эксгибиционист. Она завопит, только дайте ей несколько минут все это обустроить, спланировать это!
Я слышал об актере, у которого скончалась жена. Он выплакал все глаза, он рыдал, слезы ручьями текли по его щекам.
«Вот уж никогда бы не подумал, — заметил его друг, — что ты так сильно любил свою жену».
Актер взглянул на него и возразил: «Это еще что. Посмотрел бы ты на меня, когда умерла моя первая жена».
Даже когда вы показываете свою муку, вы оглядываетесь на других и гадаете, что они об этом думают. К чему думать о величественных похоронах? Почему величественных? Вы устраиваете представление и из смерти тоже. Это ли истинное почтение? Или смерть — это тоже нечто рыночное, товар?
Наш мастер умер, теперь начнется соперничество, и мы должны доказать, что у него были величайшие похороны — ни у одного мастера никогда не было ничего подобного и ни у одного никогда ничего подобного не будет. Даже в смерти ваши мысли идут от эго. Таковы ученики, они «следуют». Но они никогда не следуют по-настоящему, потому что, если бы они следовали Чжуан Цзы, они не могли бы поднять вопроса о величественных похоронах. В то мгновение они были бы скромны, смиренны. Но эго напористо.
Когда вы заявляете, что ваш мастер очень велик, просто взгляните чуть глубже. Вы утверждаете: «Я очень велик, вот почему я следую этому великому человеку, я — великий последователь». Каждый последователь провозглашает, что его мастер — самый великий — но не из-за мастера! Как же вы будете великим последователем,
Повсюду эго всегда настаивает на своем. Оно хитрое и очень утонченное. Даже в присутствии смерти оно не покидает вас; оно присутствует даже в смерти. Умирает мастер, а его ученики рассуждают о похоронах. Они вообще не следовали мастеру — мастеру, подобному Чжуан Цзы, чье учение все состоит в том, чтобы быть спонтанным.
Когда Чжуан Цзы был при смерти,
его ученики стали готовить величественные похороны.
Он еще не умер, а они уже начали планировать — потому что дело не в Чжуан Цзы, дело в эго учеников. Они должны устроить ему величественнейшее прощание, и нужно все обставить так, чтобы любому стало ясно, что ничего подобного никогда еще не случалось.
Но невозможно обмануть Чжуан Цзы. Даже когда он умирает, он не бросает вас в одиночестве; даже когда он уходит, он оставляет вам свое сердце, свою мудрость; даже в последнее мгновение он будет участвовать во всем том, что он умел и осуществлял. Даже его последняя минута станет его вкладом.
Итак — но Чжуан Цзы сказал:
"Мои гробом будут земля и небеса;
луна и солнце будут нефритовыми символами,
висящими подле меня;
планеты и созвездья
будут сиять драгоценными камнями повсюду вкруг меня,
и будут присутствовать все сущности,
как плакальщики, идущие за гробом.
Чего еще надо? Все просто: позаботились уж обо всем вполне<$FAmply taken care of — дословный перевод должен был бы быть: «обо всем вполне позабочено». Прим. перев.> Чего надо еще? Что еще вы можете сделать? Что еще можете вы сделать для Чжуан Цзы, для будды? Что бы вы ни делали, это будет ничто, что бы вы ни планировали, это будет мелко. Ничто не может быть величественным по сравнению с этим, ибо вся вселенная готова принять его. Что еще вы можете сделать?
Чжуан Цзы сказал: «Солнце и луна и все существа и сущности на земле и на небесах готовы принять меня. И все сущее, все существа будут плакальщиками. Поэтому вам ни к чему беспокоиться, незачем нанимать плакальщиков».
Вы можете нанять плакальщиков — их теперь можно найти на каждом рынке. Есть специальные люди, которым вы платите — и они оплакивают. Что же это за новый тип человечества такой рожден к жизни?! Если у вас умирает жена, умирает мать, а оплакивать ее некому, то вам приходится нанимать профессиональных плакальщиков. Их легко найти в Бомбее, в Калькутте; они есть во всех больших городах, и они сделают все так хорошо, профессионально, что вы не можете даже соперничать с ними. Конечно, они более умелы, у них есть ежедневная практика, но какая же это мерзость, если вам приходится за это платить, вы даже слезы — покупаете на рынке. Все, все теперь стало насквозь фальшиво, насквозь лживо.
Жизнь фальшива, смерть фальшива, счастье фальшиво. Даже оплакивание — и то фальшиво. И так и должно быть: это логически следует из всего происходящего. Это логически оправдано. Если вы никогда не были действительно счастливы с человеком, то как же вы можете по-настоящему оплакивать его, когда он умирает? Это невозможно. Если вы не были счастливы со своей женой, если вы никогда не знали с ней моментов блаженства, то, когда она умирает, как могут в ваших глазах появиться настоящие слезы? В глубине души вы будете счастливы, в глубине души вы будете чувствовать свободу: «Теперь я независим, свободен, теперь я могу делать, что захочу». Жена была похожа на тюремное заключение.