Пустое зеркало
Шрифт:
— Ох, извините, господа. — Грюненталь поспешил пересесть к ним. — Я настолько был захвачен предвкушением нашей встречи, что совсем забыл о куртуазии.
— Вы могли бы нас просто пригласить, князь Грюненталь, — сказал Гросс, не желая вести разговоры вокруг да около. — Зачем надо было похищать фрейлейн Майснер с целью привлечь наше внимание?
— Я бы не стал называть это похищением, профессор Гросс. Давайте скажем, что она у меня гостит.
— Давайте скажем, что у вас ничего не получилось, князь Грюненталь. — Гросс устремил на сановника свой пронзительный взгляд, как будто желая прожечь в нем дыру. Грюненталь
Грюненталь с силой сжал свои на удивление маленькие ладони с тщательно наманикюренными ногтями.
— Браво, профессор Гросс. Как приятно разговаривать с умным человеком. Да, я бы, конечно, предпочел вас обоих… хм… убрать. Но вы правы, сейчас это рискованно. Поэтому, — князь холодно улыбнулся, — давайте заключим соглашение о перемирии.
— Сколько таких соглашений вы заключили за свою карьеру при дворе, князь?
— О, я горжусь тем, что за многие десятилетия принес кое-какую пользу империи.
Вертену хотелось броситься и задушить этого человека, но он знал, что таким способом Берту не вернешь. Надо сдерживаться и позволить Гроссу решить вопрос.
— Ну что ж, давайте все обсудим, — сказал Гросс. — Тем более что опыта в дипломатии вам не занимать. — Он внимательно посмотрел на князя. — У вас есть то, что нам нужно. А именно — Берта Майснер. А у нас есть то, что нужно вам. Наше молчание. Объясните, пожалуйста, как мы можем его гарантировать?
— Сейчас объясню, сударь. Это довольно просто. Вы прекратите расследование, скажете коллегам, что выбрали ошибочную версию, пресечете любые попытки узнать личность убийцы и хозяина. В противном случае вам будут предъявлены обвинения в совершении тяжких преступлений.
Князь улыбнулся невеселой улыбкой. Вертен никогда еще не видел, чтобы глаза живого человека были настолько мертвы.
— Я полагаю, вы уже собрали необходимые улики по этим «тяжким преступлениям», — сказал Гросс.
— Конечно. Криминалистика — мое увлечение.
— Я заметил. — Гросс кивнул в сторону книжного шкафа.
— Да, — сказал Грюненталь. — У меня есть все основные книги по этой теме, включая и беллетристику. По, Коллинз и начавший недавно издаваться Конан-Дойл с его Шерлоком Холмсом. Я их все внимательно прочитал. Основной мотив ваших преступлений — желание выдвинуться на профессиональном поприще. Вы совершили серию жестоких убийств с намерением их раскрыть и тем достичь международной известности. Вы и ваш приспешник адвокат Вертен.
— Так что мы имеем взаимные гарантии, — сказал Гросс.
— Будем надеяться.
— Так пустите в ход эти ваши обвинения, — почти выкрикнул Вертен. — Что вас останавливает?
— Я бы так и сделал, будь помоложе, — ответил князь. — Но любая игра должна рано или поздно заканчиваться. Я нахожу свое теперешнее решение оптимальным.
— Игра?! — Вертен почувствовал, как его лицо заливает краска. Будь у него с собой пистолет, он бы не задумываясь застрелил этого негодяя как бешеного пса. — Вы с вашим исполнителем
— Вертен, — предупредил Гросс.
— Нет, нет, — проговорил Грюненталь, — ваш коллега прав. Это не игра, хотя требует мастерства искусного шахматиста и мужества циркового наездника и даже рыцаря. Ведь речь идет о выживании империи Габсбургов.
Вертен собирался что-то сказать, но Гросс сдержал его, положив руку на плечо.
— Для вас я монстр, — продолжил князь Грюненталь, — но сам себя я вижу защитником нашей страны от врагов. Да, приходилось принимать трудные решения, порой это разрывало мне сердце, но все это было на благо Австрии и, в конце концов, на всеобщее благо.
Князь Грюненталь замолк, словно вглядываясь в далекий горизонт, как будто забыв об их присутствии.
— Это все началось с Рудольфа? — спросил Гросс.
Взгляд Грюненталя прояснился. Он кивнул:
— Да. Кронпринц Рудольф. Такой был многообещающий мальчик. Умница. Но его испортили учителя, особенно Латур. Превратили в неисправимого либерала. И он был слабовольный. Весьма. Зачем-то начал якшаться с венграми, которые убедили его стать их королем. Какая нелепость. А если бы он потом, став королем, сел на отцовский трон? Слишком уж по Шекспиру все получалось.
— И за это он должен был умереть.
— Должен? Нет. Но так решил конклав из пятидесяти одного рыцаря ордена Золотого Руна. Я магистр этого ордена и потому был обязан сообщить им о создавшемся положении. В нашей среде можно простить что угодно, только не предательство. Но именно это Рудольф совершил, приняв предложение венгров. Рыцари признали его виновным и назначили меня ответственным за приведение приговора в исполнение.
— Но император тоже рыцарь ордена Золотого Руна, — заметил Гросс. — Вердикт был единодушным?
Грюненталь отрицательно покачал головой.
— Один был против. Кузен кронпринца, Франц Фердинанд. Тоже человек слабый и с комплексами. Мы предложили кронпринцу застрелиться в его охотничьем замке Майерлинг. Полагали, что это никого особенно не удивит. Романтический юноша часто болтал о самоубийстве. Но тут он уперся. Поехал в Майерлинг, но зачем-то потащил с собой новую пассию Марию Вечера. Пришлось исполнить приговор другими средствами.
— Туда ворвались члены отряда Ролло и убили их обоих, — сказал Гросс.
— Не все у них получилось корректно. Но людям свойственно ошибаться.
Грюненталь грустно пожал плечами. Вертен чувствовал, что князь действительно верит в правоту своих действий.
— А потом, когда улеглась шумиха, — подал голос Гросс, — целых десять лет не было никаких осложнений.
— Нет нужды вести меня на поводке как ослика, сударь, — бросил князь Грюненталь. — Я понимаю, эта следующая часть вам очень интересна, но наберитесь терпения. — Он помолчал. — Да, действительно, в течение девяти лет никто о трагедии в Майерлинге не вспоминал. Большинство свидетелей умерли, остальные молчали. Но затем камердинер кронпринца Фрош обнаружил, что скоро умрет от рака. Терять ему было нечего, и он решил опубликовать мемуары. Однако предварительно написал императрице, не ведая, что ее почту просматривают. Да, господа, нам приходилось и приходится заниматься этой неприятной работой. И опять же на благо империи. В письме Фрош рассказывал Елизавете об обстоятельствах смерти ее сына.