Пустошь
Шрифт:
— Нет, — сказал Туран, не глядя на бандита. — Его застрелила Аюта, а не я.
— Че еще за Аюта?
— Летунов было двое, мужчина и девочка. Она назвалась Аютой. А он дал мне флягу, за то, что помог им.
Атаман отвинтил пробку, понюхал и хлебнул. Чеченя переминался с ноги на ногу. По лицу его было видно, что если бы не хозяин, он бы набросился на пленника.
— Крепкое! — объявил Макота, крякнув. — Че за такое оно? Навроде самогона, тока крепче. Вкуснота. Ладно, а чиво еще они те дали?
— Ничего. — Туран успокоился, руки больше не дрожали. Говорил он глухо, сквозь зубы, и смотрел в пол.
— Мож, еще
— А то! — согласился порученец.
— Мож, оружие какое? Аккумуляторы, э? Куда ты их запрятал?
Туран покачал головой. Макота разглядывал его, что-то обдумывая.
— Так чего, хозяин? — нетерпеливо спросил Чеченя. — Может, я его… На шматки, прям сейчас? Медленно так, чтоб порадоваться…
— Дурень ты, — атаман повернулся к нему, достал тесак и несильно ткнул порученца острием в грудь. — Вот кто я, по-твоему, такой? Кто таков Макота теперь есть, скажи?
Чеченя замялся, не понимая, что хочет услышать хозяин.
— Ну, ты… — протянул он. Макота внимательно глядел на него. — Ты, значит, эта… Ты главарь в клане. Хозяин ты, наш хозяин! Атаман!
— Атаман! Еще раз такое скажешь, убью. Я теперь — бизнесмен. Понял?
— Понял! Конечно, понял! А что оно такое, этот бизмеснем…
— Тьху, неуч! Значит, купец, барыга, дела всякие веду, вопросы решаю, заработок имею. А откеда я его имею?
— Откеда?
— А с торговли.
— Торговля! — оживился Чеченя. — Это я понимаю. Торговля… — он кивнул на рабов-мутафагов. — Вот с этих, э?
— И с этих тоже. И вон с него, — Макота постучал тесаком по голове Турана. Тот сидел неподвижно, опустив глаза, и внимательно слушая. — Торговать его буду.
— Куда торговать?
— Уй, болван! Хотел тебя старш и м здеся поставить вскоре, а теперь думаю — какой из тебя старшой? Не справишьси…
— Справлюсь я, справлюсь! Только ты разобъясни…
— Разобъясняю. Шакаленок, хоть бою и необученный, и не здоровяк с виду, а шустрый. Ловкий. Так?
— Ну… так.
— Не нукай, дурень. Он пусть и на «Панче» своем, пусть и неожиданно въехал, и весь оружием обвешанный, а все одно неважно это. Главное — что? Главное — он с десяток моих людей положил. Значит, обучить ежели его, боец знатный получится. А мы куда этих двоих… — Макота показал на рабов. — Куда их везем? Для чего я их откармливаю?
— Так на Корабль же, на гладиаторский, ты чиво, забыл? Сам же хотел туда съездить наконец…
— Ну от, правильно. Не забыл я. Втемяхал теперь?
— Ага, — сказал Чеченя. — Теперь втемяхал. Вот чего ты третью клетку приказал на телегу…
— Ну, то-то же. Значит, давайте, расковывайте его и вниз. Вечером в дорогу, а ехать далеко.
Глава 8
На бегу ящер качал хвостом, облизывал морду длинным языком и громко шипел. Управлял им низкорослый жилистый бандит, которого все звали Крючком. Особо примечательными у Крючка были уши — оттопыренные, большие и розовые. Бандит, сжимая вожжи, сидел на передке телеги, которая двигалась в середине каравана, состоящего из повозок, мотоциклеток, трех мотофургонов и «Панча». В грузовик поставили новое стекло, кабину отрихтовали, покрасили в бледно-зеленый, с желтоватыми разводами цвет. Один мотофургон, которые в Пустоши называли самоходами, тащил на прицепе цистерну с горючим,
Бок уже почти не болел, силы постепенно возвращались к нему. Его кормили дважды в сутки, после чего не надолго выпускали из клетки, при этом скованного пленника охраняли Крючок с незнакомым бандитом.
Чеченя остался командовать во Дворце; в путешествие к Кораблю, стоящему на вечном приколе в центре огромной пустыни, отправился сам атаман Макота. Он подошел к телеге лишь однажды, когда под вечер первого дня пути Туран, перегревшийся на солнце, в полубреду лежал у края клетки. Сухой Сезон приближался к концу, дневная жара досаждала уже меньше, но в полдень под прямыми солнечными лучами было все еще опасно. Караван остановился на привал, бандиты разминали затекшие мышцы. Кому-то выпало охранять машины, кто-то, нарубив веток с колючих кустов, разжег костер и занялся ужином, прочие без дела сидели на камнях. Со всех сторон доносились ленивые голоса, переругивания и смех.
Крючок, спрыгнув на землю, встал рядом с Макотой. Лопоухий монотонно двигал челюстями, катая во рту жвачку — слабый наркотик из болотной травы, растущей где-то под Минском. Пластинками высушенных и спрессованных стеблей был забит весь кошель, висевший на поясе Крючка.
Бандиты молча глядели на пленника, Туран же едва различал силуэты у повозки. В голове его до сих пор гудело злое полуденное солнце, обожженная кожа на лице стянулась, будто ее вымазали клеем, и тот засох.
— Ну ты, слышь… — обратился Макота к Крючку. — Ты скажи, почему вокруг меня одно дурачье?
Крючок, меланхолично жуя, пожал плечами.
— Вот ты тоже дурак, как и остальные.
— Ага… — равнодушно протянул лопоухий бандит.
— Я че те сказал? Я сказал: чтоб с шакаленком порядок был. До конца пути ты за это отвечаешь. Сказал?
— Ну, сказал.
— Не «ну, сказал»! — повысил голос атаман. — Я приказ те отдал! Так чего он полудохлый, тварь ты тупая?!
— Так эта… Солнце же. Спекотно днем.
— Спекотно! Тупой! Так тряпку возьми и накрой клетку! И воды ему дай! Карл во Дворце остался, здесь его лечить некому. Короче, ты запомни, Крючок: ежели он сдохнет — посажу тебя самого в клетку и продам Верховнику или еще кому. Обучат тебя, Крючок, красиво помирать и отправят на игрища. Понял, стручок ты кукурузный?
Крючок пожал плечами.
— А че ж не понять.
Когда Макота ушел, бандит сплюнул жвачку, достал из кошеля новую пластину, сунул в рот и полез на телегу. Первым делом он протолкнул между прутьев тыквенную флягу с водой, потом вытащил из поклажи большой кусок брезента и накрыл клеть.
Распухшими пальцами пленник выдернул из фляги затычку, напился, протер лицо и шею, побрызгал на затылок. Стало легче, гул в голове смолк. Джай откинулся на спину и закрыл глаза. Теперь он точно знал — Макота не собирается его убивать. Пленника везут в Донную пустыню, чтобы сделать гладиатором, бойцом на арене или «бегающим мясом». Про игрища на Корабле постоянно рассказывал Шаар Скиталец. Он часто упоминал одно из представлений, когда на центральную, самую большую арену выгоняли толпу безоружных рабов, а затем спускали на них оголодавших мутафагов и зверье. Для людей это была верная смерть, никто не выживал, хотя иногда доведенные до отчаяния рабы умудрялись завалить пару-тройку тварей.