Пустой гроб
Шрифт:
Тело усопшей уложили в великолепный дубовый гроб, обитый белоснежным атласом.
Когда гроб закрыли и две его половины сомкнулись навеки, новое тревожное известие буквально парализовало всех, присутствовавших на траурной церемонии.
Знаменитый журналист Жером Фандор, муж покойной, так и не появился — и это было замечено.
После кончины Элен он исчез, и с тех пор о нем ничего не знали.
Но и это было еще не все!
Когда из похоронного бюро доставили гроб, рядом с усопшей находился сыщик
Как только тело уложили в гроб, все заметили, что Жюва нигде нет. Вслед за Фандором исчез и сыщик. Никто не знал, куда он подевался, никто не заметил, как он ушел.
В палате остались лишь четверо гвардейцев под командованием младшего лейтенанта — их для охраны тела прислало французское правительство — да две монахини, сестры милосердия, которые без устали перебирали четки и, испросив на то разрешение, намеревались сопровождать тело до самой Голландии.
В префектуре полиции все были очень встревожены исчезновением Фандора и Жюва.
В Шербуре, под грохот пушечного салюта — это военные корабли отдавали Элен последние почести — гроб медленно опустили в парусную шлюпку, украшенную голландскими флагами.
Флаги были приспущены, матросы взяли на караул.
Едва только гроб доставили на голландский линкор, корабль простился с землей, снялся с якоря и исчез в морской дали.
Жюв и Фандор так и не появились.
Элен, загадочную Элен, которую долго считали дочерью Фантомаса и чье подлинное имя, похоже, знали только королева Голландии и граф д’Оберкампф, линкор уносил к берегам земли туманов, озер и каналов.
Ни один француз не сопровождал гроб с ее телом. Еще печальнее было то, что не сопровождал его и никто из близких.
Может, и была Элен голландкой, чуть не королевой, одной из самых знатных представительниц царствующих в Европе монархий, но на борту голландского линкора над гробом ее проливали слезы лишь две монашенки — бледные, скорчившиеся под своими похожими не треуголки белыми чепцами.
Затем произошел инцидент, еще более подчеркнувший, какими удручающе печальными были эти помпезные похороны.
Простившись с Францией двадцатью одним пушечным залпом, голландский линкор устремился в открытое море; гроб спустили в большую каюту, зажгли свечи.
С разрешения адмирала граф д’Оберкампф тоже плыл на линкоре, он и распорядился относительно последних почестей.
— В каюте останется только гроб, — приказал он, — у дверей встанут на карауле два морских пехотинца; смена караула — каждый час.
Неужели никто не будет бодрствовать над телом?
Неужели достаточно для бедной усопшей почетного королевского караула?
Не сговариваясь, обе монахини отправились к голландскому адмиралу — они хотели остаться
Сначала адмирал удивился.
— По голландским обычаям это не принято, — возразил он.
Монахини продолжали настаивать.
Адмирал, растроганный их самоотверженностью, не захотел показаться бессердечным и дал свое согласие.
— Будь по-вашему! — уступил он. — Я отдам необходимые распоряжения, сударыни, вы сможете провести ночь у гроба.
Опустившись на колени с двух сторон от дубового гроба, монахини принялись перебирать свои четки.
Час шел за часом!
Выйдя в открытое море, корабль слегка покачивался на мягких волнах.
Время от времени то одна, то другая монахиня прерывала свою молитву, чтобы поправить свечку, поднять соскользнувший на пол венок, подобрать осыпавшиеся лепестки.
Так прошел не один час.
Четыре раза у дверей каюты, где лежала покойница, раздавались команды и происходила смена караула.
Одна из истово молившихся монахинь перестала перебирать свои четки.
— Сестра моя, — обратилась она к своей спутнице, — вам бы надо прилечь. Идите-ка в свою каюту, а через час меня смените.
Вторая монахиня отказалась.
— Нет-нет, — негромко сказала она, — я дала обет прочитать десять молитв, перебирая четки, для успокоения души усопшей. Отдохните сначала вы, сестра, смените меня на рассвете.
Долго еще святые девы оспаривали друг у друга право читать над гробом молитву.
Ни одна из них не хотела уступить другой.
— Сестра моя, вы устали.
— Сестра моя, нельзя так истязать свою плоть. Вам нужен отдых.
— Сестра моя, уставом нашего ордена запрещены слишком долгие молитвы.
— Не мешало бы вам самой, сестра моя, не забывать об этом.
Монахини разом встали и — странное дело — похоже, они смотрели друг на друга враждебно.
Внезапно в каюте что-то хрустнуло, как будто скрипнула сдвинувшаяся с места расшатанная мебель.
В общем-то на борту судна подобный звук — явление нередкое, да еще рядом с гробом. Тем не менее обе монахини вздрогнули.
При свете свечей было видно, как лица их, и без того бледные, побледнели еще сильнее.
— Сестра моя!
— Сестра моя!
Вдруг кто-то выругался. Голос был явно мужской и очень сердитый.
— К чертям собачьим! Что ж, тем хуже!
Затем произошло нечто совсем уж необычное.
Одна из монахинь, опрокидывая свечи и растаптывая венки, кинулась к гробу.
Из кармана она достала отвертку.
И принялась открывать гроб!
Тут не выдержала и вторая монахиня. Казалось, она догадалась, что за чудной бес вселился в ее товарку. Вытащив из своей сумы точно такую же отвертку, она тоже с ожесточением набросилась на винты, накрепко скреплявшие гроб.