Путь Абая. Том 1
Шрифт:
— Я все хотел спросить вас, Евгений Петрович… не знаю, могу ли я спрашивать об этом?.. За что вы пошли в ссылку?
Михайлов ответил очень коротко. В университете он увлекся идеями Чернышевского, вошел к кружок Шелгунова, мужа своей старшей сестры, и начал кое-что делать. Арестовали его во время студенческой демонстрации, которую он организовал вместе с друзьями, требуя смещения профессоров-мракобесов. Дело кончилось ссылкой в Петрозаводск. Через год группа ссыльных по совету петербургских товарищей написала прошение на высочайшее имя с просьбой о смягчении наказания. Но вместо этого их группу выслали из Петрозаводска в Сибирь. Причину этого Михайлов узнал уже здесь от Лосовского, которому губернатор рассказал, что произошло. Оказалось, царь, прочитав первую страницу, сказал: «Такие молодые!
Рассказывая об этом, Михайлов говорил спокойно, с большим юмором, но тут же добавил то, что, видимо, тяготило его всю жизнь:
— Здесь меня полиция считает опасным злоумышленником — не то я новое цареубийство затеваю, не то подкоп под губернаторский дом веду… А что могу я делать? Вот кабы не скосили меня под корень молодым, может быть, я и сумел бы сделать что-нибудь стоящее. Эх, Ибрагим Кунанбаевич! Вот вы считаете меня каким-то вожаком общественной мысли, революционной борьбы… Преувеличиваете вы из дружбы ко мне, а на самом деле — я рядовой, да еще и отставной…
Абай, выслушав, задумчиво сказал:
— Я понимаю, что вы и страдаете и мучаетесь… Но какой счастливый ваш народ, ваше общество! Я вижу, как расступается перед ним ночная тьма… Рассвет близок…
— Почему вы так думаете?
— Как же может быть несчастен народ, у которого заступников больше, чем обидчиков? Если у тех, кто борется за народ, такие рядовые, как вы, Евгений Петрович, что же будет, когда они расправят крылья? Один из вас убил царя — а если встанут все вместе?.. Тогда наступит истинное счастье народа-страдальца!.. Вот я и говорю, что русский народ — счастливый народ…
И, помолчав, Абай добавил:
— Несчастный народ, горемычный народ — это не русские, а мы, казахи… Нас накрыли толстым войлоком, вот мы и лежим в темноте…
Абай и до этого часто делился с Михайловым мыслями о судьбах своего народа. Сегодня он убедился, что друг его много думал об этом: Михайлов стал как бы подводить итоги всем прошлым беседам.
Он заговорил о том, что русские принесли в степь и добро и зло. Зло видно всем, его трудно не заметить, а добро видит не всякий, его трудно распознать. Зло — это здешние власти и чиновники: они глухи, тупы, не знают и не понимают ничего, думают только о чинах и взятках. Добро — это русская культура. Но она для нынешнего казаха — еще тайна, загадка, в каждом русском он видит только грубую силу, вроде Силантьева или Тентек-ояза. Но Абай уже может разбираться в этом, он должен понимать то, что для других скрыто. Русская культура — богатейшая сокровищница. Русские обладают наукой, с которой считается весь мир, у русских есть мыслители, заставившие весь мир признать величие русской культуры. Что знают об этом казахи? Все это так далеко от них, так чуждо… И все же казахский народ начинает понемногу просыпаться, пусть с трудом, пусть поодиночке, — и такие люди, как Абай, уже могут черпать из русской сокровищницы ее огромные богатства… Казахскому народу открыт путь, которым идет всякая пробуждающаяся человеческая мысль — просвещение.
— Конечно, нельзя заранее скроить будущее не только для всего народа, но и для самого себя, — говорил Михайлов. — Вот вы как-то сказали мне прекрасную казахскую пословицу: «След — мать дороги» — так, кажется? Всегда начинает кто-то один, а продолжают многие. От одного зернышка колос родится. «От искры возгорится пламя», — запомните эти слова, мудрые слова!.. Вы — одно из таких зернышек. Что, по-моему, нужно вам делать? Во-первых, молодому казахскому поколению нужно учиться… Начните с собственных детей, пусть научатся читать по-русски. Второе — передавайте вашему народу все, что прочли сами, чему научились, что узнали… Пусть это будет крохотный светлячок в огромной темной степи, пусть будет это слабый светильник в одинокой руке — но надо
Еще раньше, когда Михайлов рассказывал ему о Чернышевском, Абай спрашивал его: «А если бы Чернышевский был в ссылке здесь, что он посоветовал бы тем казахам, которые начали разбираться в окружающем, какой путь он указал бы им, как думаете? Нынче Михайлов, как будто вспомнив это, закончил:
— Конечно, будь у вас здесь не я, а Чернышевский, он казался бы лучшим советчиком… Возможно, что с его точки зрения я говорю о недопустимо медленном пути. Но меня заставляет говорить так исторически отсталое состояние вашего народа…
Абай подхватил его мысль:
— Я вас понял, Евгений Петрович. Трудно прорасти семенам, брошенным в землю, скованную глубокой зимней стужей. Вы полагаете, что не все семена, брошенные рукой Чернышевского, могут взойти у нас?
Михайлов оценил острую восприимчивость Абая.
— Я как-то говорил вам, что Чернышевский основную надежду возлагал на остро отточенный топор народа. Развитие народного сознания, просвещение — это путь к той же великой цели, иначе народное восстание превратится в мятеж, а не в революцию… Вероятно, Чернышевский сумел бы яснее ответить вам, — я же не знаю еще толком вашего народа, а потому не вижу и верных путей для его борьбы…
Абай так глубоко воспринял слова Михайлова, что скоро не смог отделять их от своих собственных мыслей. Они стали его верой.
Этот разговор, затронувший великие жизненные задачи, закончился тем, что Михайлов сумел применить его и к личной жизни Абая. Он стал расспрашивать, как и чему обучаются в ауле его дети. Абай рассказал, что его сыновья Абиш и Магаш и дочка Гульбадан давно уже учатся в домашней мусульманской школе, но что он решил дать им русское образование, и тут же просил совета Михайлова, как и где это начать.
— Везите их сюда, — сказал Михайлов, — подумаем, как их устроить. Лучше всего, если они будут жить в русской семье — тогда за два-три года они вполне овладеют языком… Только договоримся: пусть учатся не ради того, чтобы стать чиновниками. Пусть каждый твердо помнит одно: «Я первая ласточка — учусь для себя, расту для народа…»
Абай вдруг подумал: если из его Абиша и Магаша получатся такие люди, как Михайлов?.. Он уже видел их не в казахской одежде тобыктинского покроя — они одеты, как русские горожане, они склонились над толстыми книгами, ученые, смелые… Защитники народа, руководители молодого поколения… Великая будущность! «Только бы дожить до этого, — почти молился он, — только бы сказать им: я состарился, износился, но мне не о чем жалеть, уходя из жизни, — я передаю дело вам… Если бы я мог так сказать, я был бы счастливейшим из отцов…»
Приход нового гостя прервал мечты Абая. Это был адвокат Андреев, с которым они встречались ежедневно.
Нынче он пришел с новостями из канцелярии уездного начальника. Новости касались всего Тобыкты, и он считал нужным сообщить их Абаю: не только канцелярии уездного начальника и мирового судьи, но и канцелярия самого «жандарала» была завалена жалобами, приговорами старейшин, доносами, прошениями тобыктинцев. Все эти бумаги были «с тамгой», то есть с приложением оттисков пальцев сотен людей, — обвинения и в поджогах, и в набегах на аул, и даже «в доведении беременных до выкидыша».