Путь Арсения

Сиротинский Сергей Аркадьевич

Михаил не ответил.

— Мы люди одного круга,— наклонившись к Фрунзе, понизил голос прокурор. — Вы интеллигентный человек, как и мы. Дело вашей совести укрывать соучастников, но вы должны помочь нам довести следствие до конца.

— Я не понимаю вас, господин прокурор. Вы слуга царя, а я слуга народа, и между нами не может быть ничего общего,— ответил Михаил.—Мы люди разных классов.

Прокурор подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:

— Конвой!

В комнату вошли два надзирателя.

— Уведите его в камеру,— прокурор показал на Михаила.

В камере смертников

Мучительно проходили дни, недели, месяцы. Ничто не менялось в жизни политического

заключенного Михаила Фрунзе. Все та же унылая камера с маленьким, забранным решеткой окном, до которого едва достают кончики пальцев вытянутых рук, все те же неожиданные шорохи «волчка», через который следит за заключенным тюремный надзиратель. Фрунзе давно привык ко всему этому. И когда безгласный страж реже обычного припадает к «волчку», Михаил даже сердился:

— Обленились, черти!

Прошла весна, лето; наступила осень. Минутные прогулки на тюремном дворе притупляют ощущение природы, человек теряет радостное, живое восприятие смены времен года. Терялось представление о живом мире, о людях, о деревьях.. Если бы не.книги!

Михаил читал. Сперва ему отказали в этом, но он настаивал, требовал книги по составленному им списку. В этот список вошли учебники английского и французского языка, книги о походах Суворова, Чингис-хана, Тамерлана, Кутузова, Наполеона; «Политическая экономия в связи с финансами» Ходского и «Введение в изучение права и нравственности» Петражицкого. Никакой другой литературы, кроме церковных книг, читать в тюрьме не разрешалось, но Фрунзе не унимался, даже объявил голодовку и таким образом добился получения книг по составленному им списку. Читал Михаил медленно, бережно и вдумчиво. Он как бы растягивал удовольствие. Тщательно разработал план, установил твердые часы для занятий по каждому вопросу с тем, чтобы прочитывать определенное количество страниц и ни одной строчки больше или меньше. Учебный день начинался ранним утром уроком английского языка, потом следовал урок истории. Но книг было явно недостаточно. Тогда он начал восстанавливать в памяти прочитанные им прежде труды Маркса, Энгельса, Ленина, цитировал вслух большие куски из военных наставлений Суворова, «Науку побеждать» которого он особенно любил. Теперь Фрунзе основательно продумал свой разговор с Владимиром Ильичем Лениным на Стокгольмском съезде и понял, какое глубокое значение имели коротенькие, сказанные как бы вскользь реплики вождя и основателя партии о необходимости изучения военного дела.

Читая книги по военной истории, Фрунзе не просто запоминал прочитанное, а старался уяснить себе стратегические и тактические замыслы полководцев, изучал и разбирался в практическом выполнении этих замыслов. Так, изучая тактику Кутузова в войне с Наполеоном, Фрунзе понял, какой глубокий смысл и тонкое знание военной обстановки заключались в действиях Кутузова в период отступления и последующего контрудара русской армии. Фрунзе понял, что «отступление» Кутузова равносильно победе, и оно подготовило победу.

Изучая походы Суворова, Фрунзе стремился постичь не только суворовскую тактику боя, но — что особенно отличает этого полководца — суворовскую систему воспитания войск. Как ни реакционна сущность завоевательных походов Чингис-хана и Тамерлана, Фрунзе искал и находил много полезного для себя в изучении практик ского осуществления военных замыслов этих полководцев. Значительны были его успехи и в изучении иностранных языков. Так мужество и воля вели упорную борьбу с тоскливым однообразием тюремной жизни, с отчаянием и меланхолией.

Расчет прокурора и следователя на то, что тюремная камера подорвет упорство Фрунзе, не оправдался. Правда, Михаил заметил, что здоровье его начало ухудшаться. Тогда

он удвоил время, отпущенное им себе на гимнастические упражнения, стал следить за правильным дыханием. Перестукиваясь с соседями по камере, он узнавал тюремные новости, в особенности новости, касающиеся его товарищей. Иногда приходила мысль о побеге. Ее он отвергал немедленно. И не потому, что побег был невозможен, — нет, Михаил был глубоко убежден, что бежать он может,— но приближалось время суда, и Михаил опасался своим побегом ухудшить положение товарищей сопроцессников. Он считал, что его присутствие на суде поможет друзьям.

Между тем «высокое начальство» категорически требовало от тюремных властей «строгости и усиления охраны Фрунзе».

Уже 2 апреля 1907 года, через полтора месяца после ареста, владимирский губернатор направил начальнику тюрьмы совершенно секретную и спешную депешу:

«Шуйская боевая дружина, по постановлению революционного комитета и союза фабричных рабочих из Иваново-Вознесенска, Кохмы и Шуи, собирается к определенному времени прибыть в г. Владимир и нападением на исправительное арестное отделение освободить Арсения».

9 июня 1907 года беспокойство проявляет и жандармерия. Начальник владимирского жандармского управления предупреждает начальника тюрьмы: «По полученным из секретного источника указаниям, содержащийся во вверенном Вам отделении политический арестант Фрунзе намеревается совершить побег».

Как мы знаем, опасения «высокого начальства», что Фрунзе удастся вырваться на свободу, были порождены лишь страхом. Сам он тогда об этом не думал. Но вполне возможно, что партийная организация поручила боевой дружине выяснить возможность побега Фрунзе. 9 октября того же года владимирский губернатор Сазонов опять шлет секретную депешу начальнику тюрьмы: «До сведения моего дошло, что иваново-вознесенская организация РСДРП крайне заинтересована освобождением содержащегося ныне во владимирском арестном отделении районного оратора и организатора партии Арсения (он же lbорис Тачапский). Означенная организация на днях будто бы собирается выехать в город Владимир для принятия каких-то решительных мер к освобождению упомянутого Арсения, и во Владимир из организации для сего уже выбыл некто Федор, по кличке «Гоголь», к какому-то студенту, по кличке «Рядовой».

Покуда Михаил находился в тюрьме, начался суд над Павлом Гусевым, арестованным вскоре после Михаила. Гусева обвиняли в покушении на убийство урядника полицейской стражи Никиты Перлова. Неожиданно, на заседании суда, Перлов, ссылаясь на якобы очевидца событий, некоего Быкова, заявил, что в покушении участвовал также и Михаил Фрунзе. Выяснение этого обстоятельства и нужно было суду и прокуратуре, чтобы закончить дело о Фрунзе и расправиться с ним.

Министр внутренних дел и военный министр договорились между собой, и дело о Фрунзе и Гусеве передали в Московский военно-окружной суд для рассмотрения его по законам военного времени. Это означало, что подсудимым грозила смертная казнь.

26 января 1909 года Михаил Фрунзе вместе с Павлом Гусевым предстали перед военным судом. Дело разбиралось с молниеносной быстротой. Председательствовавший на заседании суда генерал Милков торопился вынести смертный приговор. Адвокат, которому поручили защиту Фрунзе, не был даже извещен о дне заседания суда и не ознакомился с материалами дела. «Свидетель» Быков, выставленный Перловым, давал путаные показания. Сперва он утверждал, что стреляли именно Фрунзе и Гусев, а потом отказался от этих показаний и заявил, что ни Фрунзе, ни Гусев не принимали участия в покушении. Первое показание он объяснил тем, что Перлов завез его из Шуи во Владимир и запугал.