Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
Амору сделали кофе, рассказали о том, что еще пара недель – и здравствуй, Лагос, Ниншаса, Йоханнесбург, здравствуйте, океанские пляжи и бесконечные торговые ряды. О том, что отпуск подгадали как раз к выпускным экзаменам в высшей школе, к юбилею родителей, еще к чему-то. О том, что охрана, особенно та, которая близко приятельствует не только с полицией, но и с лигейскими солдатами, требует все больше средств на оружие – не к добру. О том, что специалисты по этой самой проклятой безопасности все серьезней задумываются, чтобы перемещать лагерь в место, которое, предположительно, останется безопасным еще хотя
– На юг, естественно, – предположил один, – там, говорят, очень сильно гоняют всяких мародеров.
– На севере их вообще нет, – возразил второй.
– На севере тысячи гектаров, на которых температура не опускается ниже семидесяти градусов, где бы мародеры выжили.
– Выживут, – пренебрежительно отозвался первый. – Эти – выживут. Они как вирусы, как рачки – под любой камешек спрячутся, затаятся. А потом ка-а-ак выпрыгнут!
И первый тянул руки к горлу второго, и тот смеялся, и третий осуждающе качал головой, но тоже улыбался.
– Да оно и это место было выбрано как компромисс, – успокоившись, привычно скользнув по всем мониторам, продолжали они разговор – подхватывая полуфразы, перебивая друг друга, обмениваясь многозначительно поднятыми бровями, полуулыбками, выпяченными или поджатыми губами – то, что было знакомо друг другу, о значении чего посторонний мог только догадываться. – Чуть на север – и нужны тенты. Чуть на юг – и привет Тонарогским рудникам. Ну ладно, они были тонарогскими. Лучше бы оставались, отец Амор, потому что их национализировали, а после госпереворота лигейцы освобождали людей с тех рудников.
И они замолчали, переглянулись, неожиданно серьезные, опустили головы.
– Я бывал на похожих, – негромко сказал Амор. – Руководство изображало заботу о душевном здоровье работников. Привозило меня. Приказывало проводить службы, произносить молитву за здравие начальства. И даже выпускало обратно.
– Даже так?
– Удивительно, что мне не завязывали глаза, – усмехнулся Амор.
– Удивительно, что вас оставляли в живых.
– Так а кто бы потом заботился о душевном благополучии рабов, если бы единственный священник на сотни километров мумифицировался на полпути между Никуда и Нигде? – тут же подхватил второй.
– Ага. Это проще, чем заботиться об их желудках, – прошипел третий.
– Лицемерные ублюдки…
– Они же приходят на воскресные службы, садятся в первых рядах и даже руки воздевают выше всех!
Амор тяжело вздохнул.
– И я стоял перед ними, – печально признался он. Про себя добавил: лицемерно прикрываясь самыми разными причинами, чтобы не отказываться.
– А что бы вы сделали? – мягко возразили ему.
Амор пожал плечами.
– Все-таки здорово, что вы теперь с нами, отец Даг. – Убежденно говорили ему.
Амор предпочитал не соглашаться и не возражать.
Один, посмотрев на монитор, подхватился и выбежал. Проверив показатели, вышел, пусть и не спеша, другой. Амор натянул робу и пошел к Эше.
Мальчик не спал. Возможно, он не спал уже давно. Амор пожелал ему доброго утра и нарисовал крестик в воздухе над его сердцем. Эше закрыл глаза. Амор опустился на стул рядом с его кроватью, положил руки на перила, опустил на них голову.
========== Часть 30 ==========
Эше был упрям. Очень. Он был решительно настроен на то, чтобы полностью
Амор вышел вслед за ним, непонятно на что рассчитывая. Но врач отошел чуть подальше, остановился, стянул маску и перчатки.
– Тяжелый случай, – невесело усмехнувшись, признал он.
– Насколько? – поинтересовался Амор.
В ответ врач пожал плечами.
– Пока не безнадежный. До коллапса далековато. Но с этими экземплярами непросто.
Врач посмотрел на свои ладони, помолчал, вздохнул. Отвернувшись от Амора, признался:
– Ты думаешь, что разобрался в них достаточно, чтобы оказать действенную помощь, а оказывается, что их душа – черный омут, в котором ни системности, ни структурности, ни учебниковой упорядоченности. Особенно хорошо это понимаешь, когда ребята-дежурные их реанимируют. И самое трудное – убедить себя, что это не ты потерпел неудачу. С тем другим парнишкой работать будет проще. Ему найти хорошего приятеля – и полдела сделано. Он гибкий. Этот, видно, совсем из иного теста сделан.
Амор задумчиво покивал головой.
– Не понимаете? – продолжил доктор. – Я учился в Европе. Работал в Европе. Защищался в Европе. Я вырос и сформировался как личность в Европе. А прославиться решил в Африке. Тем более меня всегда интересовало, как люди ведут себя, оказываясь в критических ситуациях, и тут – вселенский простор для деятельности. И как человек с устойчивым европейским менталитетом, изучающий не-европейцев, я признаю: я терплю неудачи куда чаще, чем наоборот. А вообще, я рад, что у нас наконец объявился постоянный священник, причем из местных.
– Я тоже рос и учился в Европе, – усмехнулся Амор.
– Бросьте, – поморщился врач. – Давайте-ка я вас кофе угощу. Времени немного есть, мой первый пациент заявится через сорок минут. Точней, – озорно прищурился он, – если по расписанию, он должен быть у меня уже через двадцать минут. Ха, восемнадцать, – усмехнулся врач, посмотрев на часы. – Но если он явится хотя бы через сорок, будет замечательно. А если все-таки будет пунктуальным, так мы попьем кофе втроем. Это добавит мне очень много авторитета – я располагаю приятельством священника.
Амор согласился: ему было интересней поближе узнать местного психолога, узнать, чем могла быть вызвана его болтливость, возможно, заручиться его поддержкой – он и такой возможности не отрицал. И очень хотелось обсудить со знающим человеком, как лучше всего действовать с Эше. Кажется, те несколько суток, которые Амор тащил мальчика на себе, защищал от смерти – других беженцев – сам трусливо использовал его, чтобы заставить себя идти вперед, – они привязали его к мальчику куда надежней, чем самая прочная цепь.