Путь "Чёрной молнии"
Шрифт:
— Что, мразь, кумовьям продался! Ты стуканул, что в начке (потайное место) были деньги? — просил Сашка.
— Да вы что, братва, вы совсем охрен… он не успел договорить до конца, крепкая пятерня Томского обхватив его глотку, приперла к шероховатой стене. Кулага задыхался.
— Говори сука, или останешься здесь навеки, — угрожающе прохрипел Трактор.
— Кроме нас четверых, никто не знал, что в тайник положены деньги, — сказал Сашка и ударил Кулагу под дых.
— Короче, Томский, души его, что с ним базарить, — припугнул Трактор.
Лицо Кулаги побагровело, и он захрипел, Томский приослабил хватку руки.
— Я
— Пацаны, я все вам расскажу, только не опускайте меня, дайте мне уйти из хаты.
— Не позже, чем ты нам все расскажешь, — сказал Санек, — да не трясись ты так, пока тебя никто не тронет.
Они ускорили шаг и догнали в переходе всех сокамерников. Сашка сдержал свое слово, Кулагу в бане никто пальцем не тронул, когда они помылись и сидели в боксе, дожидаясь своих вещей из прожарки, тихушник поведал им свою историю, как опер подцепил его на крючок.
— Ах ты козлище! — возмутился Сашка, — так ты за изнасилование и убийство сидишь.
Воробьева затрясло от возмущения. Он еще долго распинался: почему в следственной камере, где сидел этот гад, никто не передал по тюрьме, что он собой представляет, но когда вспомнил, что насильника прикрывала оперчасть, плюнул ему в рожу и отошел от греха подальше.
После признания Кулагина, вечером после ужина братва размышляла, как поступить с кумовским стукачом, но вопрос разрешился сам собой: на вечерней поверке Кулагин выскочил в коридор, обосновывая свои действия, что не ужился с мужиками. Но этим дело не закончилось.
Брагин уже сменился, и пришедший ему на смену капитан Ермолов, решил по-своему наказать всех в камере за притеснение Кулагина. Ближе к ночи, когда в изоляторе все спали, дверь распахнулась и двадцать семь человек вывели в коридор. Под ударами дубинок всех погнали на первый этаж. Открыли дверь двухместного бокса и стали «утрамбовывать». Колотили дубинками, а так как после бунта тюремщики имели особые полномочия, то били с цинизмом. Последнего заталкивали с помощью немецкой овчарки.
Прошел час, с тел заключенных градом струился пот. Кто-то стал задыхаться и просить о помощи, мужики закричали и забарабанили в дверь. Всех вывели, и отправили назад в камеру, но одного с сердечным приступом унесли в больничный блок. Пока вели заключенных в камеру, Сашка от «всей души» наговорил капитану Ермолову колкостей, за что он невзлюбил его, а когда узнал, что Воробьев пришел в СИЗО из бунтарской зоны, пообещал Сашке «счастливую» жизнь.
Прибыв на работу, Сергей Брагин удивился, услышав, что его агент был раскрыт, и загадочно улыбнувшись, приказал привести его в кабинет.
— Ну, что Кулагин, рассекретил ты себя.
— Черт их знает, гражданин начальник, я не пойму, как они меня вычислили. Если бы Томский меня не душил, я ни за чтобы не признался, что работаю на кума. Вы прессаните его, гражданин начальник, как никак одно дело делаем.
— Что?! — Брагин прищурился, — одно дело говоришь. Быстро ты мразь забыл, за что сюда попал.
Кулагин заегозил:
— Так я свое получил, начальник — тринадцать лет считай, не за что впаяли.
— Изнасиловать и убить девочку — это ты считаешь ни за что?!
— Я же говорил, что ничего не помню,
— Экспертиза доказала, чего тебе еще нужно. Ладно, Кулагин, переведу тебя в другой корпус, подальше от неприятностей, будешь продолжать докладывать мне обо всем, что услышишь.
Пересадили тихушника в другую камеру, но как только за ним захлопнулась дверь, его встретили настороженные взгляды заключенных. Им только что была заброшена малява, в которой говорилось, что Кулагин — насильник и убийца малолетней девочки, и к тому же, он «пашет на кума». Ему выделили место на втором ярусе. Никто не трогал насильника, опасаясь, что за него оперчасть «замордует» всю камеру, и потому ждали удобного момента, чтобы поквитаться с тихушником. Кулагин, уверовав в свою безнаказанность, несколько дней прибывал в спокойствии.
«Тюремная почта» доложила, что в одну из ночей, Кулагин неловко повернулся на верхней шконке и, слетев вниз, сильно ударился о бетонный пол головой.
Оперативники долго допрашивали сокамерников, добиваясь признания о применении насильственных действий, послуживших причиной смерти, но кому нужно брать на себя 102 статью за убийство. Все молча терпели. Не получив признания от заключенных, следователи отстали, и прокуратура списала труп на несчастный случай.
Сергей и Анатолий Брагины снова порадовались, так удачно исполненному приговору в отношении насильника.
Сергей взял очередной отпуск и, воспользовавшись им, проводил свою любовницу Анжелу к ее родителям, ее недавно освободили условно-досрочно.
Глава 48 Тюремные приключения Сашки
Капитан Ермолов, затаив злость на Воробьева, тем временем перевел его в другую камеру, в которой находился беспредельщик, — Акула. Ермолов прекрасно знал, куда направляет спесивого парня. Слухи о беспределе Акулы в камере выплеснулись за пределы этажа, и многие заключенные грезили, как бы его случайно встретить в общем боксе или в автозаке. Акула нагло держал камеру в «черном теле», забирая самые лучшие пайки хлеба. Передачки с воли проходили только через его руки, отсортировав продукты и вещи, он бросал бедолагам остатки, а себе отщипывал все самое «центровое».
Акула был главным, «старшим по камере», его назначила администрация СИЗО. Вместе с ним правили в хате два отмороженных типа. «Старенький», которого выбрали сами арестанты и «первый по хате» — оба крепкие мужики. Акула мог сказать: «фас», и послушные шестерки чинили все, что он пожелает.
Сашка, пробыв день в камере, осмотрелся и понял, куда он попал. Видимо опер Ермолов не зря его сюда посадил: за участие в бунте, Воробьева ждали дальнейшие неприятности.
Акула, узнав, что Сашка сидит под следствием за бунт, однозначно расценил эту новость, и принялся нападать на него словесно:
— Вы, что там намострячили? Мужиков запретесняли, из-за вас теперь кругом идет духота ментовская, — распалялся он, — вы, что там себе надумали на общаке? Подняли бузу, под палками мужиков заставляли бунт поддерживать, суки!
Сашка, наблюдая, как Акула его провоцирует, больше не стал терпеть нелепые обвинения.
— Сам ты сука недорезанная, тебе ли шавке судить о пацанах, которые за такую падаль, как ты, отдали свои жизни.
Обстановка накалилась до предела, трое обступили Воробьева со всех сторон.