Путь "Чёрной молнии"
Шрифт:
Контролеры приковали Ирощенко наручниками к железному табурету, вмонтированного в бетонный пол. В целях сокрытия секретной информации, Брагин попросил охранников оставить его один на один с осужденным.
Разговор планировался быть долгим и обстоятельным. На предложение закурить, Ирощенко ответил:
— Не курю, начальник, форму поддерживаю.
На шутку Ирощенко, Брагин ответил улыбкой.
— Я уже думал, что ты по мою душу пришел, — сказал Ирощенко.
— Рановато тебе еще собираться в последний путь.
— Да уж скорее бы, все к одному концу.
— Неужели не хочется жить?
— Ох, начальник, не дай тебе Бог оказаться
— Что, Ирощенко, приходится сокрушаться о прожитом или себя жалко стало?
— А ты знаешь начальник, о прошлом не жалею, единственное о чем сожалею: надо было ту гниду, за которую меня первый раз посадили, добить до конца.
— О да! Кабы знать, где упасть, да соломки подстелить. Ты хочешь об этом поговорить?
— А тебе это нужно?
— Сергей, — Брагин обратился к нему по имени, — ты бывший офицер, армейский разведчик, и мне хотелось бы услышать от тебя о предъявленном обвинении, а не из сухих фактов твоего уголовного дела. Что же сделал майор, которого ты искалечил?
— В том году я служил в звании лейтенанта в армейской части СКВО и собирался поступить на учебу, на повышение квалификации. У нас в медсанчасти работала сестричка, симпатичная девушка, она очень нравилась мне, я иногда заглядывал к ней ненадолго, просто пообщаться.
Тот майор служил при штабе, и не был моим непосредственным командиром, подолгу службы нам приходилось часто с ним встречаться. Неприятный человек, скажу я, одним словом — сволочь. Постоянно носил очки, как у Берии: круглые такие.
Бывший офицер, по мнению Брагина, специально заострил внимание на очках, чтобы придать лицу майора хищное выражение. Ирощенко продолжал:
— Любил он над солдатами поиздеваться, не считал зазорным и рапорт написать на своих сослуживцев, у меня с майором и раньше были стычки. А тут я узнаю, что он нашу сестричку обихаживает. Охмурил, обманул ее, в общем, воспользовался скот ее доверчивостью и с легкостью бросил. Да еще цинично выражался при этом: «Такой шлюхе, не место в армии». Солдаты и низшие чины, жалели сестричку: молчали, боялись сказать майору, что поступает он, как мерзавец. Я понимал, если я напишу на него рапорт, то это ничего не изменит, таких, как я не очень жаловали среди командного состава. Я не стал молчать, и высказал ему все, что думаю о нем. Он напустился на меня с руганью и угрозами, пообещал, что приложит все силы и связи, чтобы меня уволили из армии, обещал стереть в порошок. Конечно, для меня устав и субординация — святое дело, но когда он обрисовал мне мою дальнейшую перспективу, я не выдержал. Ну не сдержался я тогда, врезал ему раза три по физиономии, да видимо перестарался. Нос ему сломал, челюсть в двух местах и глаз стеклом от очков повредил. Его комиссовали по состоянию здоровья. Меня лишили офицерского звания судом чести и отдали под трибунал. Может быть, и направили бы в колонию, где отбывают срок бывшие военнослужащие, да видно не судьба. Заступился я за молодого парнишку в тюрьме и вынес скулу одному урке, который издевался над ним, и в довершение ко всему оказал сопротивление сотрудникам СИЗО, избив двоих контролеров. Меня повторно судили, но за мои бывшие заслуги перед отечеством, не стали ужесточать режим и отправили в колонию общего режима.
— Где ты и стал бойцом или скажем вернее подручным у блатных.
— Ты не совсем прав начальник, никому и никогда я не лизал зад, а если имел свои взгляды, то относился к кому-то из блатных с уважением.
— Я
— Это тоже в заметках отражено? — спросил Ирощенко.
— Нет, это мои личные наблюдения, и опросы бывших твоих знакомых и участников волнений в колонии.
— Интересно, и что же они наговорили обо мне?
— Ну, во первых, ты справедлив, умеешь разбираться в людях и в ситуации, психологически подготовлен и физически хорошо развит.
— Начальник, мне кажется ты меня не для того вызвал, чтобы зачитывать мне характеристику, — прервал Ирощенко Брагина.
— Может быть, может быть! Но я пытаюсь понять, как ты, некогда душой и телом преданный своему делу и служению Родине, мог оказаться в рядах бунтовщиков. Чем они взяли тебя? Ведь Дронов — вор в законе и ты был у него, вроде военного консультанта, и одним из основных организаторов мятежа, я хорошо знаком с материалами твоего дела.
— Ну, раз знаком, зачем же спрашиваешь, там все отражено. Капитан, я думаю, что нас с тобой разделяет глубокая пропасть, неужели ты не видишь, что творится у вас — работников исправительной системы под носом.
— Ты не прав, я многое вижу. А что ты имел в виду, почему так выражаешь свои мысли?
— Это мои взгляды, только в тоталитарном государстве человек лишен свободы слова и убеждений.
— Любопытно от бывшего офицера услышать подобные высказывания.
— А что мне теперь бояться, через месяц-два я буду свободен, як птица, а потому могу говорить все, что захочу.
— Не спеши, может для тебя еще не все потеряно. Ты от Дронова перенял подобные убеждения?
— В армии насмотрелся, людей разных повидал, послушал и сделал для себя ценный вывод: не верить тем, кто спрятался от народа за кирпичной стеной.
— У тебя крамольные мысли, чем же тебя так достала существующая власть?
— Фальсификацией, террором и оболваниваем своего народа.
— Ничего себе заявление! Сергей, судя по твоей фамилии, ты — украинец?
— Да, родом я из-под Львова, но родителей потерял в раннем возрасте и воспитывался в детдоме.
— Мне становятся понятны твои неприязненные взгляды в отношении Москвы, ты же жил в Западной Украине. А как ты оказался на Кавказе?
— Призвали в армию, затем окончил школу младших командиров и по распределению был направлен в СКВО.
— Ты сразу попал в армейскую разведку?
— Да. У меня хорошие показатели.
— Ты состоял в партии?
— Не успел и, слава Богу.
— Но ведь тогда ты так не думал, как сейчас?
— Ну и что, детство и юность не выкинешь из памяти, рассказы старых людей запомнились на всю жизнь.
— А что именно тебе запомнилось?
— Капитан, только не советую тебе кому-то рассказывать, что ты сейчас услышишь, тебя могут за это посадить рядом со мной.
— Я не собираюсь кому-то говорить.
— Тогда слушай: во Львове у меня жила тетушка, сейчас ее нет в живых, она мне рассказала одну историю, случившуюся в 1941 году. В июне арестовали ее мужа, якобы за контрреволюционные взгляды.
— Кто арестовал?
— НКВД, в народе их звали — энкаведистами. В конце июня к городу подходили немецкие войска, и оставшихся в тюрьмах политзаключенных не успели увезти. Их всех расстреляли, уничтожили и издевались, как последние выродки сатаны.