Путь, что ведёт нас к Богу
Шрифт:
Один американский историк религии (Уолтер Хьюстон Кларк - прим. ред.) утверждал, что многое в официальных религиях напоминает ему вакцинацию. «Человек приходит в церковь и получает небольшую прививку, что впоследствии защищает его от реальных вещей. Так многие полагают, что регулярного посещения церкви по воскресеньям, проговаривания молитв и слушания служб достаточно для того, чтобы считаться истинно религиозным человеком. Ложное чувство, что это у них уже есть, мешает им отправиться на поиски действительно духовных открытий».
Действительно, в мире духовности важно не то, что отделяет одни конфессии от других, но то, что отделяет эти конфессии от их мистических ответвлений. И оказывается, что на уровне молитвы, на уровне исихазма и мистики Гуго де Сен–Виктора
Так митрополит Антоний довольно часто ссылается на опыт буддийских монахов и на Упанишады, на тексты Талмуда, других нехристианских писаний. А Ганди постоянно использует в своих текстах Евангелие и слова Иисуса. Для иудея Мартина Бубера играет большую роль все то, что о молитве говорят византийские и русские исихасты, а самого Бубера постоянно цитируют христианские богословы, начиная с Льва Шестова и Семена Франка, не говоря уже о западных мыслителях, которые видят в Бубере одного из самых больших религиозных гениев XX века.
Молитва — это не повторение, пусть даже благоговейное, каких-то определенных слов. Это прямой, если так можно сказать, выход на Бога. И для мистика ясно, что никакая вера невозможна без ощущения Божьего присутствия, ибо только это ощущение делает нас верующими, а не какие-то, пусть даже самые возвышенные, доводы разума.
Вспоминается знаменитый епископ Боссюэ, который ввел в оборот слово «фанатик». Для него-то как раз христианство было высокой моралью и призывом к высокой жизни, а в каждом, кто воспринимал Бога как живую действующую в нас и в мире силу, он видел непросвещенного фанатика. Поэтому можно сказать, что уже в XVII веке в Европе начинает складываться рациональное христианство, которое оперировало именно моральными и умственными установками и как бы отметало ту живую силу Бога, которая есть в мире, и то живое Божье присутствие, которым жив человек и которое ощущает человек как тайну, приводящую в трепет и завораживающую, — как присутствие тайной и зачастую непостижимой силы.
Порою приходится читать в записках людей нашего времени, которые были воспитаны в атеистической среде и никогда ничего не слышали о Боге, как они переживали восторг от ощущения Божьего присутствия, не зная, что это такое, и не понимая, к чему они неожиданно прикоснулись и чего коснуться дала им жизнь. Эти переживания неверующих и воспитанных вне Бога людей, живые переживания Божьего присутствия, блестяще и полностью опровергают одну из основных установок советского атеизма, которая гласила, что чувствовать Бога, думать о Боге и ощущать Божественное может только тот, кто таким образом воспитан, кто нацелен на переживание Божественного воспитанием, родителями, темной и малограмотной бабкой или установками школы и буржуазного общества, в котором он живет.
Нет, оказывается, что религиозное чувство посещает человека вне зависимости от того, как и в каких установках он воспитан, вне зависимости от того, каков его культурный уровень, и вне зависимости от того, к какой именно культуре в плане национальном он принадлежит. Это абсолютно живое чувство, которое посещает нас в лучшие мгновения нашей жизни, абсолютно независимо от того, что мы пережили раньше и как мы были к этому переживанию Бога подготовлены или, вернее, не подготовлены.
Действительно, сердце знает свои резоны, которых не знает разум, как говорил Паскаль. Действительно, сердцем мы можем почувствовать без всякой подготовки и абсолютно неожиданно то, чего никогда не усвоим ни из какого учебника и никогда не выучим ни по каким книгам, как бы прекрасны и как бы глубоки они ни были.
Бывает, что люди просят изложить основные принципы христианства в виде тезисов, пунктов, спрашивают, чему учит Христос в Евангелии. И оказывается, что изложить в двадцати, тридцати или даже в сорока пунктах то, чему Он учит, — невозможно, а для того, чтобы в это войти, — есть другой, и только один способ, один путь, о котором Господь многократно нам напоминает в Евангелии, — идти за Ним. Наверное, если посчитать, какая фраза чаще всего повторяется в Новом Завете, это будет до предела простая фраза — «иди за Мной». И мы, как можем, как умеем, начинаем идти за Иисусом. Но на этом пути мы встречаем такое требование — не просто «иди за Мной», но — «возьми крест свой и иди за Мной». Эта фраза повторяется в Евангелии пять раз, чуть–чуть по–разному (два раза у Матфея, два раза в Евангелии от Луки и один — у Марка), и вот тут внимательный читатель Евангелия спрашивает: «Но почему здесь речь идет о кресте, когда Иисус говорит это до креста? Это нечто нелогичное». Но не нужно забывать о том, что Евангелие — это не стенограмма того, что проповедовал нам Иисус во время Своего служения, это то, что Он говорит нам сегодня, каждому из нас. И каждое евангельское чтение, которое мы читаем во время Литургии или просто с молитвой в сердце, — это есть явление Воскресшего Спасителя среди Своих учеников.
51
Выступление на круглом столе «Христианин в современном мире» 17 мая 2006 г. во ВГБИЛ им. М.И. Рудомино. Текст доработан в марте 2007 г. для нового изд. «Римских заметок».119'
И для меня это — сегодня, среди нас. Господь говорит: «Отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мной». Мы пытаемся идти за Ним, как предлагал нам апостол Павел, через подражание. Но дальше — крест… И мы знаем очень хорошо, как несут крест больные дети. Мы их считаем своими учителями, но как нам нести свой крест, мы зачастую не знаем. Наверное, следуя за Иисусом, надо начать трудиться, делать какие-то вещи для тех, кто находится рядом.
Идя за Ним, мы можем сколько угодно страдать и плакать, и даже бояться. Потому что Господь в Гефсиманском саду и плачет, и страдает, и боится. Важно только одно — мы не должны отказываться от дальнейшего пути по той причине, что нам страшно. Да, нам страшно, потому что мы люди. Да, нам трудно, мы чувствуем опасность, но это не повод для того, чтобы остановиться. Ибо когда мы скажем себе, что нам очень страшно и поэтому нужно остановиться, — вот тут наш путь христианина и закончится.
Но если мы всё же решим не уходить с этой дороги, тогда в какой-то момент мы осознаем, что, по большому счету, идти за Ним — это не страшно и не опасно. Научить этому нельзя, это надо испробовать на себе, пережить, понять из собственного опыта. Когда ступишь на эту дорогу, то поймешь, что Крест — это действительно не обуза, что несение Креста, которое безумно трудно и иной раз доводит до того, что остается уйти в темную комнату, запереться и плакать в одиночестве, — это не обуза. Это бремя, которое благо, и иго, которое легко. Однако понять это можно не из книг, не из проповеди, не из чужого, а только из собственного опыта. Опыт христианства не есть учение, это — путь.
В синодальном переводе Нового Завета, в Деяниях, три раза тот путь (по–гречески «одос», дддд), который проповедуют апостолы, назван учением. В оригинале нет ничего подобного, там стоит слово «путь», а не «учение». Достаточно взять более трудный, славянский перевод, литургический, и посмотреть, что там ни разу слово «учение» в Деяниях не употреблено, там везде сказано — путь.
Христианство не есть доктрина, не есть теория, учение, это — путь. И рассказать об этом невозможно, это нужно испробовать на себе. И тогда мы увидим, что этот путь действительно, несмотря на трудности, слезы, страхи, — это вхождение в радость Господа нашего Иисуса Христа.