Путь хирурга. Полвека в СССР
Шрифт:
— А то, что вы нас обоих дураками выставили перед студентами.
— Это какая-то ошибка. Я ни за что не позволил бы себе это сделать.
— Позволили, позволили.
— Да я никогда и не обсуждал вас со студентами.
— Еще бы! Зато вы обсуждали с ними операции американского хирурга Дебеки товарищу Келдышу. Это было?
Ага, вот оно что — они ссылались на обвинение меня в письме ассистентов. Я сделал вид, что продолжаю не понимать:
— Я отвечал на вопросы студентов о той операции. Но я сказал, что сам на ней не присутствовал. И о
Родионов наставительно возвестил тоном бывшего партийного начальника:
— В воспитании будущего советского врача на первом месте должна стоять его идеологическая подготовка.
Бабичев добавил:
— Мы ведь тоже знали, что правительство пригласило американца сделать операцию товарищу Келдышу.
— Но это было лишь исключение из правила, и незачем было это знать нашим студентам, — продолжил Родионов.
Казалось, что это была отрепетированная цирковая реприза — видеть и слушать их без улыбки было почти невозможно. Даже молчавший Корниенко слегка улыбался глазами, до того они горячились и пыжились. Он примиряюще сказал:
— Да, между студентами распространился слух, что наши уважаемые профессора говорили им неправду. Это мы узнали из достоверных источников, — то сеть кто-то им донес.
— Да чего уж там «неправду»? Надо называть вещи своими именами, — поправил Родионов, — студенты называли нас лжецами.
— Незачем было им рассказывать, — кипятился Бабичев. — Мы все знаем, что наши хирурги тоже делают такие операции, — в горячке он врал и мне, и себе самому, на самом деле никто в России тогда этого не делал.
Ну, что я мог на это сказать? Студенты, конечно, были правы, если звали их лжецами. Но ведь я ничего не говорил им про этих профессоров. Они обвиняли меня не в оскорблении, а в том, что я не врал с ними заодно. Но я ни физически, ни морально не мог быть с ними заодно. А у них был одна истина: кто не с нами, тот против нас. И они были правы: я был против них. Только сил у меня не было, чтобы устоять против них всю мою жизнь.
Родионов строго сказал:
— Покажите нам тексты ваших лекций.
Я достал несколько скрепленных листков с краткими конспектами по темам лекций. В них были записаны для памяти основные тезисы, цифровые данные, даты и имена. Он взял пачку, не рассматривая положил ее на ладонь, потряс, как бы взвешивая, и спросил с издевательской улыбкой:
— Это все, что вы читаете на лекциях студентам?
— Нет, это только основа содержания лекций.
— А где же сами лекции?
— Они у меня в голове, — тут я обозлился. — Я не читаю лекции по бумажке, как некоторые. У студентов есть учебник со стабильным текстом. Я даю им в лекциях дополнительный материал, живые примеры, старюсь пробудить их интерес. Мои лекции приходят слушать с других курсов. Мне не нужен постоянный текст, я вношу изменения, импровизирую.
— Импровизируете? — оба профессора уставились друг на друга, легко было понять выражение их лиц: «ну и дурак
— Значит, вы не можете документально подтвердить, что именно читаете на ваших «импровизированных» лекциях?
— Почему же? У меня нет текста, но я могу хоть сейчас рассказать вам любой фрагмент, на ваш выбор. Для этого у меня есть большой запас знаний и ораторское искусство.
— На бу-ма-ге, на бу-ма-ге должно быть, — аж взвизгнул Родионов.
Мне становилось безразлично, что они говорили — их не переспоришь, я пожал плечами:
— У каждого своя методика.
— Нет, это вы бросьте, — назидательно вставил Бабичев, — методика преподавания у нас единая по всей стране. Мы всех учим одинаково.
Именно этим «единством методики» такие, как они, обедняли предметы преподавания. Это я помнил со студенческих лет, когда в партийных кампаниях против «космополитов» и «врачей-отравителей» изгнали ярких профессоров Бляхера, Геселевича, Гельштейна и других, а на их место прислали никчемных карьеристов, и они учили нас по единой методике, утвержденной партией. Но не рассказывать им то, к чему они руку приложили.
Молчавший до сих пор Корниенко предложил:
— Надо нам поговорить с ассистентами, по одному с каждым. Для этого мы попросим уважаемого Владимира Юльевича оставлять нас с ним с глазу на глаз. Уж вы нас извините.
Вот о чем гласит русская пословица: «мягко стелет, да жестко спать». У кабинета сгрудились две группы докторов — мои противники и мои сторонники, больничные врачи. Каждый раз, когда я уступал место в кабинете одному из противников, меня окружали сторонники:
— Пусть они вызовут нас тоже, мы им расскажем — кто прав.
Но комиссия отказалась их слушать — они не сотрудники кафедры. Работали они целый день и уже под вечер Бабичев сказал:
— Ваши ассистенты говорят, что вы советскими инструментами оперировать не любите.
— Если инструменты хорошие, я ими оперирую.
— А как же это так получилось, что у вас все инструменты заграничные?
— Я получил их официально в подарок от коллег, в посольстве Чехословакии.
— Официально-то оно, может быть, и официально, но ведь вы не могли не знать, что многие так называемые интеллигенты в той стране хотели в 1968 году перемахнуть в капиталистический лагерь.
— Ну, это политика.
— Да, это политика, — строго сказал Родионов, — никто из нас не должен стоять в стороне от политики. И вы тоже, если вы пока еще наш.
Это уже было прямое идеологическое обвинение, самый серьезный стержень из всех. Бабичев вставил:
— Знаете, как случается? — сначала инструменты заграничные, потом друзья закадычные, вот как. Так это было с Юдиным тоже: хоть и хороший хирург, а начал оперировать заграничными инструментами — и поддался влиянию, — он вспомнил историю ареста великого хирурга Юдина, несправедливо осужденного в сталинские времена, и добавил: вас, как хирурга, ценят, но лучше бы вам оперировать советскими инструментами.