Путь из детства. Эхо одного тире
Шрифт:
И, конечно, Наташа спросила об Арго, жив ли. Валя сказала, что жив, но с годами стал ко всему равнодушен, даже на свою кличку не реагирует.
Пошли посмотреть Арго на новую территорию.
Огромный матерый волк лежал под каменной стеной, положив голову на вытянутые передние лапы.
— Арго! — позвала Богданович.
Волк не шевельнулся.
— Вот видишь, Наташа, он никого не признает.
— Арго! — позвала Наташа.
Волк поднял голову, стал вглядываться.
— Арго! Арго!
Зверь
— Валя, пустите меня к нему.
— Ты с ума сошла!
Когда женщины уходили, волк смотрел им вслед.
…Зато у Волка есть Бог!..
Со времени отъезда в эвакуацию, еще в селе Троицкое, наша мама по чьему-то совету зашила в тряпочки очищенные дольки чеснока и повесила на тесемках нам с Наташей на шеи. По мере того как дольки засыхали, их меняли на свежие.
Может быть, благодаря этому «народному оберегу» я во время эвакуации ничем не болел. Сопливый мальчик — это не про меня!
Зато по возвращении в Москву я с лихвой все наверстал.
Когда-то меня, уже взрослого человека, врач спросил: «Чем вы болели в детстве?» Я ответил: «Всем».
Врач стал подряд перечислять все детские болезни, а мне оставалось только кивать, кивать и кивать.
А вот, что касается ангины, я могу сказать, как Карлсон, который живет на крыше: «Да я, если хочешь знать, чемпион по ангинам!»
По причине такого моего чемпионства моя мама мудро решила усиленно меня пролечить, в школу пока не отдавать, а первоклассно обучать дома.
По счастью, нашлась старенькая учительница Александра Александровна Соколова, кстати, проживающая в нашем же многонаселенном доме. Судя по ее старческой ветхости, учительствовала она еще в дореволюционной гимназии, давным-давно оставила свою профессию, но обучать восьмилетнего недоросля по программе 1-го класса школы взялась охотно.
Первый урок — арифметика.
Мама каждый раз хохотала, когда вспоминала, как я с выражением невероятного удивления на лице выскользнул из комнаты, где у меня шел урок, и шепотом сообщил маме:
— Она мне говорит, что у одного купца было десять метров бархата, он продал шесть, сколько осталось?
И тут я, пожав плечами и разведя руки в стороны, спросил с искренним недоумением:
— Откуда я знаю?!
В этом случае, наверное, впервые со всей очевидностью проявился гуманитарный склад моей натуры. Я прекрасно представлял себе купца в чалме, как из восточных сказок, в золотистом халате, как он сидит у себя в шатре, а перед ним лежат свертки бархата, и кто-то, которого я представлял себе не очень отчетливо, покупает у него этот бархат…
А цифры… цифры мне ничего не говорили.
У школьников каникулы, и у меня тоже летние каникулы.
Под Москвой были дачи, принадлежавшие
У отца хватило денег на маленький опель «Кадет». Думаю, что Громов покупал свой «Кадет» в том же гараже.
Отец машину не водил, мама тоже. Но генерал Карманов разрешил и эту проблему. К гаражу была приписана группа военных водителей, перегонявших машины из Германии. Когда гараж переполнился, водители оказались не у дел. Многим из них оставались считаные недели до демобилизации. Вот одного из таких шоферов, старшину Гущина Петра Павловича, человека замечательного, генерал откомандировал поработать у народного артиста.
Гущин, уже не молодой человек, был рад-радешенек: оказался в домашней обстановке.
Помню такой разговор между отцом и Гущиным:
«— Петр Павлович, генерал сказал, что там у вас в гараже шоферов пруд пруди.
— Борис Николаевич, а этих генералов у нас, так сказать, культурно выразиться, — до хрена!»
Моя красивая мама, Евгения Казимировна, всегда ревностно следила за модой и неуклонно ей следовала. Можно сказать, что жена прославленного артиста Бориса Ливанова всегда была одной их самых модных дам Москвы.
У нее был безупречный художественный вкус, и она очень гордилась тем, что в молодости успела побывать на курсах у знаменитой модельерши Ламановой.
В эвакуации было, конечно, не до модных ухищрений. Но когда вернулись в Москву и московская жизнь как бы началась заново, мама решительно занялась собой. И прежде всего перекрасила свои темно-русые волосы, превратившись в блондинку по примеру киноактрисы Марлен Дитрих, законодательницы моды тех лет. И прически модные дамы делали а ля Марлен Дитрих.
В нашем доме появилась пожилая женщина, которая вместе с мамой перешивала довоенный мамин гардероб, стараясь подогнать старые платья под требования новой моды.
Женщину звали Анна Лаврентьевна. Я называл ее Аля-Але, и вслед за мной все в нашей семье стали называть ее этим ласковым прозвищем, на которое она охотно откликалась.
Аля-Але жила одиноко, у нее была крохотная комнатка в общей квартире где-то в районе Арбата, но фактически она целые дни проводила у нас. В свободное от шитья время сочиняла стихи. Одно стихотворение я запомнил: