Путь к океану
Шрифт:
Короткие сроки, суровость времени года и недостаток материальных средств не позволили Орлову произвести обстоятельных исследований. Но тем не менее результат его экспедиции был очень важен.
Итак, Приамурский край, оставленный неразграниченным со времен Нерчинского трактата, несомненно не был в сфере китайского влияния, как полагали в Петербурге. Четыре гольда, приехавшие в Петровское зимовье незадолго до возвращения Орлова, подтвердили, что на побережье Татарского пролива есть несколько закрытых бухт, к которым ведут перевалы через прибрежный хребет (Сихотэ-Алинь) в долину Уссури; что по берегам рек, текущих
Невельскому становилось ясно, что не только Амур, но и Уссури и лежащий к востоку от нее край не зависят от Китая.
Невельскому удалось выполнить значительную часть из задуманного им
большого плана исследовательских работ.
Фрагмент карты, составленной топографом Поповым в начале 1851 года
(Подлинник хранится в рукописном отделе Библиотеки имени Ленина).
В один из ясных дней конца марта после обеда Невельской и Екатерина Ивановна, выйдя погулять, заметили двух человек, бредущих к Петровскому со стороны Николаевска. Это были Бошняк и его спутник, обессилевшие и больные. Они вернулись из экспедиции на Сахалин.
Поручив гиляка Позвейна заботам доктора, Екатерина Ивановна и Невельской устроили Бошняку постель у горящей печки в зале. Екатерина Ивановна присмотрела за тем, чтобы прибывших сытно накормили и напоили горячим чаем. Отдохнув после дороги, Бошняк представил отчет о своем путешествии.
Он отправился в экспедицию 11 февраля 1852 года в сопровождении гиляка Позвейна, который служил ему и переводчиком. Все, чем смог снабдить Невельской эту трудную и опасную экспедицию, было, как писал Бошняк, только "нарта с собаками, на 35 дней сухарей, чаю да сахару, маленький ручной компас, а главное, крест капитана Невельского и ободрение, что если есть сухарь утолить голод и кружка воды, то с божьей помощью работать еще можно".
Но и с такими скудными средствами лейтенант достойно выполнил поставленную перед ним задачу.
Из Петровского зимовья по торосам Амурского лимана Бошняк и Позвейн добрались до мыса Лазарева и перешли по льду Татарский пролив.
На ночевку остановились в одной из гиляцких юрт селения Погоби.
Юрта походила на большой сарай, по стенам были сделаны теплые глинобитные нары. Эти нары, по сути дела, представляли собою дымоходы для очага, устроенного около входа. Дым, проходя трубами внутри этих нар, обогревал их. Посредине юрты находился помост между четырьмя столбами. К ним привязывались собаки. Под потолком юрты на жердях висела всякая рухлядь и звериные шкуры. В очаг у входа был вмазан котел. В нем варилась какая-то пища. "Жирники" - жировые коптилки - тускло освещали небольшое пространство вокруг. Причудливые тени шатались в юрте от каждого колебания оранжевого язычка пламени.
Гиляки, покуривая трубки, молчаливо сгрудились на нарах поближе к очагу.
Бошняк с помощью Позвейна, как переводчика, вступил в разговор. Он расспрашивал о дорогах, о племенах, населяющих Сахалин, нравах и обычаях
Интересуясь инструментами и оружием, Бошняк попросил показать ему нож, висевший на поясе одного из гиляков. Нож оказался очень дрянной, железный. Бошняк спросил, откуда этот нож, не сами ли гиляки делают такое железо? Оказалось, что нож был куплен на Амуре у маньчжурского торгаша.
Бошняк рассмеялся и сказал:
– Ну вот, так я и думал. Передай им, Позвейн, что теперь, когда мы, русские, поселимся в этом краю, мы их снабдим отличными инструментами, а не такой дрянью. Да вот посмотрите, - и Бошняк вынул из ножен свою саблю.
Гиляки склонились над нею, щупая пальцами острие и восхищаясь работой. Бошняк показал упругую гибкость сабли. Упершись в камни очага, он стал выгибать клинок. Тут все гиляки повскакали с мест, подняли страшный крик и, размахивая руками, окружили изумленного лейтенанта.
– Да что такое? Чего они взбесились, спроси ты их, ради бога, Позвейн!
– закричал Бошняк переводчику.
Оказалось, что лейтенант нарушил один из главных обычаев гиляков: он железом коснулся очага, а это считалось святотатством и грозило строгой карой.
Нелегко было унять расшумевшихся гиляков. Они требовали выкупа - самой лучшей собаки из упряжки, чтобы ее кровью задобрить рассерженное божество. Бошняк ни за что не соглашался на это, не желая потакать суеверию и боясь ослабить свою упряжку. Позвейн был очень расстроен и сумрачно живал головой.
Утром оказалось, что гиляки украли лучшую собаку. Бошняк пришел в ярость. Целый день он и Позвейн потратили на то, чтобы выручить своего пса и образумить гиляков.
После непредвиденной задержки в Погоби Бошняк двинулся дальше, на юг, вдоль морского берега. Нужно было найти каменный уголь, образцы которого Д. И. Орлов этой зимой видел у приезжавших в Петровское сахалинских гиляков.
Первое время путешественники довольно быстро двигались вдоль невысокого по большей части берега. Низкая облачность скрадывала горизонт. Справа простирался хаос ледяных глыб - замерзший Татарский пролив, сливающийся вдали с туманной полосой низкого серого неба. Мороз был сносный, не жгучий. Ровный и влажный ветерок остужал разгоревшееся от движения лицо.
На другой день идти стало труднее: начались возвышенности. Приходилось то и дело помогать упряжке при переходах через овраги или русла застывших речонок. К вечеру слева, у темной полосы прибрежного леса, над обрывом закурились две или три струйки дыма: селение Тык.
Тот же вчерашний влажный ветерок тянул вдоль берега. Взобравшись на мыс, горбом лежавший поперек дороги, лейтенант понял, почему ветерок был влажным. Здесь лед задерживался только у прибрежья, в береговых впадинах, а дальше чернела открытая вода.
От селения Тык берег пошел пригорками и увалами. Нужно было обходить крутизны по ледяному припаю вдоль берега. Иногда это было невозможно, и приходилось брать крутые подъемы, пробираться через чащу сахалинской мрачной тайги.
Дни шли за днями в непрерывном движении. Обогревая пальцы дыханием или оттирая их снегом, лейтенант наносил кроки маршрута, делал записи в путевой журнал. Мощные утесы сменили пригорки. Тяжелые, как из темного стекла отлитые, волны с грохотом и гулом дробились о них, и брызги, застывая на морозе, глазурью покрывали скалы.