Путь к Сатане

Мередит Алекс

Я ясно вспомнил слова Консардайна, что если его хозяин прикажет ему, он без колебаний задержит меня. И ощутил шок.

– Значит ли это, что я арестован?

– Вовсе нет, – ответил он. – Есть кое-что... кое-что... Сатана хочет, чтобы вы на него взглянули. Не спрашивайте, почему. Я не знаю. Могу догадываться, но... не задавайте вопросов. Идемте.

Я, удивленный, пошел за ним. Мы пришли в одну из башен замка; по крайней мере мы высоко поднялись над уровнем земли. И оказались в маленькой голой комнатке. Скорее, келье. Одна из стен ее слегка изгибалась,

выпуклостью к нам. Консардайн подошел к этой стене и поманил меня. Он коснулся скрытой пружины. Появилось квадратное отверстие, похожее на окно размером в фут, на уровне моих глаз.

– Смотрите, – сказал он.

Место, куда я заглянул, было полно чрезвычайно ярким бледно-пурпурным светом. Свет производил крайне неприятное впечатление. Одновременно я услышал тонкий, дрожащий звук, слабый, но непрерывный, на одной ноте. Я не музыкант, чтобы точно определить ноту; она была высокой, как от крыльев пчелы. Звук тоже был неприятным. Вместе свет и звук сводили с ума.

С первого взгляда мне показалось, что я смотрю в круглый зал, в котором находится толпа людей; все они глядят в центр. Потом я понял, что этого не может быть; у всех этих людей одна и та же поза: они склонились на одно колено. Их, казалось, тысячи, этих склонившихся людей, ряд за рядом, один за другим, они становились все меньше и меньше, пока не исчезли в бесконечности.

Я взглянул направо и налево. Те же склоненные люди, но в профиль. Поднял глаза к потолку: и там они – висят вниз головой.

И вдруг я понял, что у них у всех одно и то же лицо.

Это лицо Кобхема!

У всех лица Кобхема, истощенные и искаженные, отраженные вновь и вновь в десятках зеркал, которыми окружено все помещение. Круглые стены в фасетках зеркал, и круглый потолок тоже, и все зеркала нацелены на круглую зеркальную плиту примерно семи футов в диаметре, которая служила им фокусом.

На плите стоял склоненный Кобхем, глядя на собственные бесчисленные отражения, подчеркнутые ярким злым пурпурным светом.

Кобхем вскочил и начал яростно размахивать руками. Как отряды автоматов, отражения тоже вскочили и замахали. Он повернулся, и все они, ряд за уменьшающимся рядом, повернулись. Он упал, закрыв лицо руками, но я знал, что хоть его глаза и закрыты, лица по-прежнему глядели на него, привязанные, как должно было казаться, к фигурам тысяч людей, отраженных в круглой плите от зеркал на потолке. И я знал также, что человек не может долго держать в этой комнате глаза закрытыми, он должен открыть их и смотреть, смотреть снова.

Дрожа, я отпрянул. Зрелище адское. Оно уничтожало рассудок. Тут не может быть сна. Звон скребет по нервам и не даст уснуть. Свет тоже прогоняет сон, возбуждая и без того возбужденные нервы, натягивая их до предела. Обезьянничающее войско отражений медленно, неумолимо вело рассудок по тропе безумия.

– Ради Бога... ради Бога... – Я с бессвязным лепетом, с побелевшими губами обернулся к Консардайну. – Я уже видел... Консардайн... пуля – это милосердие.

Он привлек меня обратно к отверстию.

– Просуньте голову, – холодно сказал он. –

Вы должны увидеть себя в зеркалах, а Кобхем должен увидеть вас. Таков приказ Сатаны.

Я попытался вырваться. Он схватил меня за шею и придвинул к окну, как щенка толкают в миску с водой.

Стена в этом месте была всего в несколько дюймов толщиной. Я был беспомощен, теперь моя голова находилась за стеной. Кобхем с трудом поднялся. Я увидел, как в зеркалах появилось мое лицо. Он тоже увидел его. Глаза его блуждали от одного отражения к другому: он пытался понять, где я.

– Киркхем! – взвыл он. – Киркхем! Вытащите меня отсюда!

Консардайн оттащил меня назад. Он захлопнул окно.

– Вы дьявол! Вы хладнокровный дьявол! – Со слезами я бросился на него.

Он схватил меня за руки. Держал легко, будто я ребенок, а я в это время пинался и извивался в тщетных попытках вырваться. Наконец ярость моя утихла. Все еще всхлипывая, я повис в его руках.

– Ну, ну, молодой человек, – мягко сказал он. – Я не отвечаю за то, что вы увидели. Я говорил вам, что лекарство будет горьким. Но это приказ Сатаны, я должен повиноваться. Идемте со мной. К вам в комнаты.

Я, не сопротивляясь, пошел за ним. Вовсе не сочувствие к Кобхему так тронуло меня. Вероятно, он сам не раз следил через это окно, как мучаются другие в зеркальной камере. Если бы возникла необходимость, я застрелил бы Кобхема без малейшего колебания. Даже испытание Картрайта не потрясло меня так, как это. С Картрайтом все шло в открытую, вокруг были люди. И Картрайт, как казалось, имел хоть какие-то шансы выпутаться.

Но эта пытка в зеркальной камере, с ее лишающим сна светом, с ее медленно убивающим звоном, в полном одиночестве, это разрушение человеческого мозга – что-то в этом было такое, чего не выразить словами, что потрясло меня до глубины души.

– Долго ли он протянет? – спросил я Консардайна, когда мы оказались в моих комнатах.

– Трудно сказать. – Он по-прежнему говорил мягко. – Он выйдет оттуда, полностью лишившись памяти. Не будет знать своего имени, кто он, ничего из того, что когда-то знал. Никого не будет узнавать. Подобно зверю, будет ощущать лишь голод и жажду, холод и тепло. Вот и все. Все тут же будет забывать. Жить только данным моментом. А когда этот момент пройдет, он его тут же забудет. Безмозглый, бездушный – пустой. Некоторые выходили оттуда через неделю, другие сопротивлялись три. Никогда дольше.

Я вздрогнул.

– Я не пойду на обед, Консардайн.

– На вашем месте я бы пошел, – серьезно сказал он. – Так было бы разумнее. Вы не можете помочь Кобхему. В конце концов Сатана в своем праве. Подобно мне, Кобхем поднимался по ступеням и проиграл. Он жил по воле Сатаны. А Сатана будет следить за вами. Он захочет узнать, как вы восприняли это. Возьмите себя в руки, Киркхем. Идемте, и постарайтесь быть веселым. Я скажу Сатане, что вас заинтересовали его сокровища. Ну, молодой человек! Неужели вы дадите ему понять, что вы почувствовали? Где же ваша гордость? К тому же это просто опасно для ваших планов.