Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой

Савельева Ольга Васильевна

В моем случае каждая сторона считала себя пострадавшей.

Родители сердились на меня за то, что я в пять лет не веду себя продуманно и взвешенно, как взрослая женщина, и наказывали за то, что в моих поступках отсутствовала логика. Я же стояла в углу и дулась, не понимая, в чем вечно виновата.

– Ты зачем скачешь, как сайгак, по комнате. Ты видела, чтобы кто-нибудь из взрослых так скакал? Вон прабабушка сидит, читает Псалтырь. Не скачет.

«Прабабушка молодец и не скачет. Будь как прабабушка», – словно говорили мне и наказывали за то, что я не прабабушка.

Меня никто не слушал. Раньше

вообще было не принято слушать детей. Их просто воспитывали.

Глагол «воспитывать» включал в себя питание, проживание и запреты всего, что просит ребенок. Чтобы знал, кто главный, и ненароком не запутался в субординации.

В пять лет все мои прогулки были пробниками старости.

Я выходила с прабабушкой на улицу и садилась на скамейку с ее подругами.

Весь путь от квартиры до скамейки (а это пять шагов по лестничной клетке, потом лифт, затем три подъездные ступеньки) прабабушка для надежности вела меня за руку. Видимо, предполагала, что я и там смогу покалечиться. Полоумный сайгак способен сломать конечности даже в лифте.

Кстати, бабушкой был найден уникальный и естественный для бабушек способ снизить мою прыгучесть. Он назывался «раскормить».

Если довести ребенка до первой или второй стадии ожирения, то он сам не захочет прыгать. Захочет сидеть на скамейке, справляясь с одышкой.

Все бабушки на скамейке были в платочках. И прабабушка была в платочке. Если бы и мне повязали платочек, то я со спины совсем слилась бы с пожилым контингентом.

К ШЕСТИ ГОДАМ Я ОБРОСЛА НАВЫКОМ ОСУЖДАЮЩЕ ЗДОРОВАТЬСЯ С ПРОХОДЯЩИМИ ЖИЛЬЦАМИ, ПРЕЗРИТЕЛЬНО ПОДЖАВ ГУБЫ: «ЗДРАССССЬТИ!» – И МАСТЕРСКИ ПОДДЕРЖИВАЛА СТАРУШЕЧЬИ БЕСЕДЫ.

Пока мои сверстники играли в «Казаков-разбойников», прятки и догонялки, я, подперев ладошкой пухлую щеку, аргументированно рассуждала о том, почему бесстыжая Натка таскает с работы лотки с продуктами, ведь ее недавно перевели из столовой на склад, и чем намазано в гараже у дяди Толи, если туда слетаются как мухи все районные алкаши.

Иногда мы с бабулями весело смеялись беззубыми ртами. Если вдруг что-то казалось им смешным. Я их шуток не понимала и смеялась за компанию. По количеству зубов мы с ними, кстати, тоже совпадали: у меня еще не выросли, у них – уже выпали.

Однажды во время наших старушечьих посиделок мимо скамейки пробежал рыжий Валерик. Он был лохматый, грязный и голодный, потому что рос в многодетной семье.

Многодетные семьи стояли на особом старушечьем учете, ибо плодили хулиганов и шалопаев.

На чумазую персону Валерика у нас имелось целое досье, полное компромата:

– Зачем Людка рожала четвертого в двухкомнатную квартиру, чем думала, шалава?

– Что за мода нынче держать в квартире больших собак? Это же как пятый ребенок!

– Невоспитанный Валерик давече с Петровной даже не поздоровался. Она ему: «Здравствуй, Валера!» – а он ей «здрасьте» пожалел.

– До четырех лет он вообще не говорил, думали, немой, а нет, выправился.

– Никого не слушает эта молодежь, зла не хватает, свою голову же не приставишь, прости хосподи.

Так вот, Валерик.

Он, в порванных на коленях штанах, спасаясь от кого-то бегством, несся к гаражам и делал это

с таким азартом, столько ликования было в его глазах, что я, повинуясь какому-то инстинкту, заразившись его настроением, не удержалась, будто кто толкнул меня, спрыгнула со скамейки и резво побежала за ним.

Я бежала так быстро и так свободно, что мне с непривычки показалось, что у меня развеваются щеки.

– РАСШИБЁС-СИ-И-И!!! – тут же услышала я вслед прабабушкин голос, который воткнулся мне в спину холодным мечом.

Прямо вошел точнехонько между лопаток.

Я выгнулась пузом вперед, будто врезалась, будто меня и правда догнала ударная волна прабабушкиного возмущения, и неловко плюхнулась на пятую точку, тяжело дыша.

– Я ЖЕ ГОВОРИЛА!!! – закричалпокаа прабабушка, полыхая гневом.

Когда она меня ругала, то сразу молодела. Не скакало давление, не ныли суставы. Она становилась румяной, и ее голубые глаза перетягивали на себя внимание от морщин.

Я, ссутулившись, посидела в пыльной грязи секунд десять и понуро побрела к насесту.

Прабабушка ждала меня на скамеечной локации для публичной словесной порки за проступок.

Я шла к ней, отряхивая руки, и думала: «Вот зачем, зачем я побежала? Сидела же как человек, на радость прабабушке. Нет, надо же было сдриснуть. А Валерик! Он что, не мог обернуться и подождать? Нарожают четверых в однокомнатную, заведут собак, а потом от них выбегают невоспитанные и молчаливые валерики, на которых зла не хватает…»

Я покорно вернулась на скамейку со слегка виноватым выражением лица.

– Ну и куда ты, прости хосподи, понеслась? – спросила прабабушка.

Она перевернула мои руки вверх ладошками, увидела, что они пыльные от падения, достала старый желтоватый носовой платок, плюнула на него и стала вытирать мне ладошки от пыли.

Мне стало противно и брезгливо. У прабабушки во рту было уже совсем мало зубов, они сгнили, а два передних раскорячились, образуя заглавную букву «Л», и она ела много тертого чеснока, ибо свято верила в то, что если Иисус Христос не спасет ее от хворей, то это сделает чеснок.

Одно время она, яростно просвещая меня в вопросах веры, здоровья и нечистоплотности сотрудников собесов [1] , так намешала четырехлетней мне понятия о том, что чеснок – это немного апостол. Другими словами, заместитель Иисуса в Департаменте здравоохранения собеса.

Собес прабабушка ненавидела. И я ненавидела его за компанию. Не может быть хорошим учреждение, в названии которого есть слово «БЕС». Прости хосподи.

И вот этими слюнями, полными гнилых зубов и чеснока, она вытирала мне руки.

1

Собес – этим сокращением в советские времена называли орган социального обеспечения, где оказывались услуги и осуществлялись выплаты гражданам. – Прим. ред.