Путь к себе: 6 уютных книг от Ольги Савельевой
Шрифт:
– Но если изменить все там, в пункте А, то пункт Б будет совсем другим. Возможно, гораздо хуже, чем тот пункт Б, которым ты недовольна прямо сегодня, – предполагаю я.
Мне хотелось ей возражать. Показать, как много в ее жизни всего ценного, очевидного мне, а ей – нет.
Но Лиза вдруг заплакала. Я растерялась:
– Что случилось?
А она:
– Скучаю по родителям…
Меня вдруг это прожгло. Ее родителей нет уже несколько лет. Она скучает по ним, потому что внутри взрослой женщины, матери, руководителя всегда живет маленькая
Я никогда не скучала по родителям. Точнее, не так: все свои первые 13 лет я отчаянно скучала по родителям, потому что мы жили отдельно. Но я скучала по образу родителей, созданному мной, недостижимому идеалу.
А потом мы стали жить вместе, и иллюзии развеялись. Оказалось, что мои родители – не боги, а обычные люди, утрамбованные слабостями. Они не везде справились с этой жизнью, очень много вопросов у меня было к их поступкам и решениям.
Мое восхищение трансформировалось в напряженную тревожность.
У всех все сложилось по-разному в жизни, в том числе и отношения с родителями. Я знаю много семей, где полное доверие, нежность и любовь.
Моих родителей нет уже давно. Но я никогда по ним не скучала. Особенно так, чтобы заплакать.
– Я завидую тебе, Лиз. Вот в этом, например. Я никогда не скучала по родителям…
Мы молчим. Каждая – о своем.
– Так хочется от всех сбежать, – говорит Лиза.
Я знаю, что она имеет в виду.
Ей хочется оказаться там, где ее никто не знает, ни у кого нет в отношении нее никаких ожиданий. И коммуникации выстраиваются как бы с чистого листа.
Вот я, например, 90 процентов времени очень веселый человек (10 процентов – это я болею или очень сосредоточена). Так вот, если люди, которые меня знают, видят меня без улыбки, они сразу спрашивают: «Все хорошо?»
А если я окажусь там, где меня никто не знает, то никто так не спросит. Они ж не знают, что я люблю чеширить.
Незнакомые люди спросят: «Как тебя зовут?» – а я могу ответить: «Наташа», и это будет неправда, но кто ж проверит.
И вот я уже совсем другой человек: серьезная, чуть отстраненная Наташа.
Вот что имеет в виду Лиза под побегом от всех.
Я смотрела какой-то американский фильм, и там герой ехал по дороге и затормозил у знака Wrong way («Ошибочный путь»).
Вот бы в жизни можно было так… Ехать по дороге, увидеть знак «Ошибочный путь» и свернуть в другую сторону, не ошибочную. Или заметить «Тупик», сказать: «Ага!» – и развернуться.
НО ФИШКА В ТОМ, ЧТО В ЖИЗНИ ЭТИХ ЗНАКОВ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. О ТОМ, ЧТО ПУТЬ ОШИБОЧНЫЙ, МОЖНО УЗНАТЬ, ТОЛЬКО ПОЕХАВ ПО НЕМУ…
Индейцы племени навахо, когда плетут ковры, вплетают в них маленькие изъяны и ошибки. Но не исправляют их, а будто не заметили, продолжают плести. Узор на ковре красивый, стройный, и вдруг – лишний стежок, как будто мастер оступился.
Говорят, навахо делают это специально, чтобы никогда не забывать о том, что мир несовершенен, а ошибки – это моменты
Они вплетены в ткань времени, и, чтобы их исправить, нужно расплести ковер и сплести его заново. Но это невозможно – ни в жизни, ни в ковре. Потому что, если плести заново, это будет новый ковер, и на него нужно новое время.
А вот этот, с маленькими стежками-изъянами, существует в единственном экземпляре.
Я говорю все это Лизе. Она слушает молча, потом выносит резюме:
– У меня очень сложный ковер.
– Но красивый. Все плетут разные ковры.
Разной сложности, разных узоров, разной красоты.
– Ковер – это типа жизнь?
– Талант жить, – поправляю я.
– Хм… Для этого нужен талант?
– Конечно. Только для этого и нужен. Искать возможность быть счастливыми в любых предложенных жизнью обстоятельствах.
– У Токаревой, кажется, или у кого-то я вычитала фразу «Хочется не жить. Это другое, чем умереть». Вот у меня так.
– Ты устала. Иногда жить очень сложно. Невыносимо.
– Да уж. Знаю не понаслышке.
– Но у тебя есть классное прошлое. Родители, любовь, благодарность. У тебя есть сложное, но любимое настоящее. Егорка. Есть твой опыт и твоя мудрость. Ты теперь знаешь, какой мужчина тебе не нужен. Можно попробовать найти того, кто нужен. У тебя есть дело. И у тебя есть ты. А значит, есть будущее. То, которое ты запланируешь и сплетешь… А эти стежки оставь. Они не Wrong way, они твой way. Твой путь. Твоя жизнь. Твой ковер.
Коромысло
Мне даже немножко неловко за свою приземленность.
Писатели, они же обычно такие возвышенные, тонко чувствующие, нервами наружу, эмоционально обнаженные.
А я как отщепенец в этом цеху: в резиновых сапогах, с фирменной авоськой супермаркета выперлась из МФЦ. Вот именно выперлась. Могла бы выпорхнуть, но в резиновых сапогах это сложно, они чавкают пятками – шмокь-шмокь.
Соседка рассказывает с придыханием:
– И он, он не забыл меня… Не может забыть меня… Вот есть женщины, которых можно потерять, а забыть – нет, нельзя. И это я. Он звонит мне… и в тот день позвонил, когда мне тяжело было, как почувствовал… наверное, душа… душа его почувствовала мое состояние и набрала номер.
– А какой был день, Маш?
– Второе октября.
– Ясно, – киваю я.
В одном любительском спектакле в студенчестве я играла женщину с коромыслом, которая под тревожную музыку появлялась в самые ключевые моменты сюжета.
Для режиссера это была находка – он мной как бы подчеркивал важное в повествовании. А для меня это была роль без слов, так что гордиться тут было абсолютно нечем.
Режиссер говорил, что я выхожу и своим появлением как бы подчеркиваю смыслы. Девушка с короСмыслом, в общем.