Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
— Зачем же так мрачно? Ты же читал мне Циолковского: «Люди достигнут иных солнц и воспользуются их свежей энергией взамен своего угасшего светила».
— Обидно… человеку отведено так мало жизни…
— И за этот малый срок, Сереженька, можно оставить значительный след на Земле…
— А время все сотрет…
— Человек с Земли унесет на другие планеты все лучшее.
— Прожить хотя бы двести-триста лет. Представь, если бы Пушкин поднялся и увидел самолеты, телевизор, узнал о телефоне, радио, телеграфе… И мне хочется заглянуть
— Ну, спи, спи, мой мечтатель!
«Надо менять отношение к этому человеку, — думает она, — решительно менять. Заглядывать чаще не в школьный дневник, а в душу».
— Спокойной ночи, маминушка.
Сережа сбросил простыню и выскочил на балкон.
День открывали мотороллеры. Натужно взвывая, они тащили по взгорью Буденновского проспекта, с речного вокзала, на базар коляски, груженные до отказа набитыми мешками. Казалось, доносился запах свежей капусты и огурцов.
Начинали скрести своими метлами дворники. Первые лучи солнца подрумянили зеленые купола собора. На нежно-розовом небе ракетой, замершей перед стартом, вырисовывалась телевизионная вышка на горе.
Синие языки разлива протянулись к Задонью. Сочная зелень затопила город и берега. Шли вверх к Цимлянскому морю баржи. У строящегося жилого дома, возле института рыбного хозяйства, позванивал желтый, похожий на жирафа кран, втаскивая на этажи бетонные плиты.
Стоя на балконе, Сережа мог, не глядя на часы, довольно точно назвать время. Вот хлынул поток людей, спешащих к зданию ТЭПа, значит — 8.20; вот бегут вечно запаздывающие на минуту пассажиры на «метеор», значит — 8.25.
«Интересно, собрался ли Рем?» Они сегодня решили с утра отправиться часа на два за Дон.
«Ага, пришел. — Внизу приветственно помахивал ему рукой Рем. — Как всегда, точен».
Сережа крикнул: «Иду!», сунул в карман горбушку хлеба, несколько редисок — и по лестнице вниз.
— Привет открывателю Задонья!
— Как почивала ваша светлость? — губы Ремира едва дрогнули.
— Спал, как бобик…
…Тополиный пух садится на зеленовато-серые волны Дона, и обманутые мальки пытаются заглотать пушинки. Сережа останавливается у чугунной причальной тумбы с надписью: «Механический завод Д. Пастухова, 1897 г. Ростов-на-Дону». Говорит почтительно:
— Хорошо сохранилась старушка…
Они двинулись через мост на левый берег. Внизу, на пляже, рабочие устанавливают цветные тенты грибков.
Они вошли в прохладу рощи. Трепетали на ветру, подбитые белым, листья клена, плакали ивы, сбрасывая на головы мальчишек крупные слезы. В сизой дымке стояли дикие маслины. Тосковала кукушка. Весело пенькали пеночки, гудели шмели. На лугу окутывали ноги липкий журавлиный горошек и мохнатый лисохват. В затененных сырых ярах кружили над желтой калуженицей бабочки-переливницы; посвистывали стаи скворцов; начинала цвести плакун-трава с пурпурными листьями, похожими на запекшуюся кровь.
Устав,
Резали волну, похожие на пироги, байдарки. Из-за поворота Дона стремительно вывернулся тупоносый, лобастый «метеор» на могучих ногах-подставах, омываемых клокочущими бурунами. Было в нем что-то марсианское: вот сейчас еще усилие — и оторвется от воды, взмоет в небо.
На волнах, поднятых промчавшимся «метеором», поплавками закачались рыбачьи лодки.
— Жаль мне будет уезжать из Ростова, — задумчиво произнес Рем, провожая глазами все уменьшающийся «метеор». Казалось, большие уши Рема настойчиво ловили шум его мотора.
Сергей с тревогой поглядел на друга.
— Куда уезжать? — еще не понимая, о чем говорит Рем, спросил он.
— С цирком, в Киев, месяца через полтора…
Сережа сжался. Как же он будет жить без друга? И неужели это навсегда?
Словно успокаивая, Рем сказал:
— Возможно, мы еще сюда приедем. — И положил узкую ладонь на плечо друга. — Ты Варю любишь? — ошеломил он Сережу неожиданным вопросом.
Тот посмотрел с недоумением.
— Понимаешь… Я считаю ее лучшей девчонкой у нас в школе… И вообще… Но не могу сказать… — словно оправдываясь, начал объяснять Сережа.
— Мы будем вместе тебе писать и вместе ждать…
— Она не будет, — непонятно ответил Рем.
В ответном письме Сереже Станислав Илларионович написал, что в воскресенье, в четыре часа дня, подъедет к ресторану «Балканы» для переговоров.
Сережа не стал рассказывать родителям об этом письме: зачем, может быть, по-пустому волновать их? В назначенный день и час он шел к ресторану. Впервые побрился, надел «испанскую» рубашку, галстук, и это обстоятельство очень его стесняло.
…Цвела акация, ее медовый запах, казалось, сгущал воздух. Сиренами кричали «ракеты» за мостом. Промчался, звеня и трепеща занавесками, открытый со всех сторон трамваи «Ветерок». Какая-то девица с сильно подмазанными глазами, отчего взгляд их был диковат, вызывающе поглядела на Сережу. Он скривился. У них с Ремом это называлось «сделать печеное яблоко».
Город был наполнен яркими красками, пропитан запахами согретого солнцем асфальта, речной воды. Зазывали громкоголосые продавщицы:
— Беляши с мясом!
— Горячие беляши!
Тянули к себе голубые повозки с маковыми бубликами, мороженым в синеватых обертках.
…Сережа стоял на ступеньках ресторана.
Станислав Илларионович опоздал минут на десять. Критически оглядев долговязую фигуру юнца, приподнял руку:
— Салют молодежи! Нам, как мужчинам, надо будет посидеть. — Он кивнул в сторону ресторана.
— Хорошо, — кратко сказал Сережа. Собственно, это был совершенно чужой человек, с которым только обстоятельства заставили его встретиться.