Путь к Софии
Шрифт:
И в Париже и во время своих выездов в Вену, в Константинополь Филипп не раз влюблялся. Его чувство всегда встречало взаимность — он был молод, красив, у него были хорошие манеры, он умел ухаживать, был настойчив, когда это требовалось. При всем этом у него еще и водились деньги. Но те любовные приключения не занимали его долго. Они удовлетворяли его тщеславие, ими он хвастал перед своими приятелями. И вот в родном городе он, словно подражая сестре, влюбился в иностранку и вдруг увидел, что поставил все на одну-единственную карту. Он разыгрывал эту партию на глазах своих близких и всего города, знал, что уже проиграл, но продолжал, улыбаясь, ухаживать за Маргарет и держаться так, будто их отношения на самом деле таковы, какими он их желал
«Во всем виноват этот турок, — думал он с ненавистью об Амир бее. Филипп был убежден, что, если бы не капитан, Маргарет не пренебрегла бы им. — Но разве можно доходить до того, до чего я дошел? Как могу я сравнивать себя с этим неучем?» — спрашивал он себя, сокрушенный и растерянный. Такое действительно случилось с ним впервые, и впервые он сознавал, как низко пал.
Он думал о своем унижении, о всем том, что связано с ним. А не стоит ли ему быть с Маргарет игриво-беспечным, равнодушным, держаться с нею так же, как он держался с другими женщинами помоложе ее? Ему казалось, что это так легко сделать. Он просто заставит себя не любить ее. «Ничего, — убеждал он себя. — Придет и мой черед. Сегодня турок, а завтра я позабавляюсь с ней».
Странно, но эти размышления успокаивали его, хотя и ненадолго. Он внушал себе, что турки непостоянны, что связь Маргарет и Амир-бея не может длиться долго. И в этом находил какое-то удовлетворение. Но, вспомнив, что Маргарет не будет здесь вечно, он испугался. Папироса погасла. Филипп зажег ее снова. Он думал: «Вот если бы Амир-бея послали на фронт... Но ведь он адъютант коменданта и кем-то приходится Джани-бею, потому тот и держит его при себе. А что, если война примет такой оборот, что турки действительно уберутся отсюда?» Это была уже новая мысль — рискованная и опасная. В какую-то минуту Филипп попытался представить себе, что было бы, если бы вдруг русская армия перебралась через Балканы и прогнала из города османов. «Тогда этот ненавистный Амир удрал бы первым и Маргарет искала бы во мне опору... Но и мы с Недой тоже ненадолго задержимся здесь. Уедем, разумеется, в Париж, Леандр тоже говорит об этом. Втроем! В конце концов, если отец захочет, то и он тоже поедет — это его дело».
Рассуждая о приходе русских, он сообразил, что это будет на руку их соседям Будиновым, которых он ненавидел, и не сомневался в том, что и они ненавидят его. Этого он бы уже не стерпел... Да и вообще, что ему ждать от русских — милости? Или же отказаться от своих принципов? От убеждения, что дела болгар шли бы куда лучше, если бы они держались цивилизованной Европы, а не той же азиатчины?..
Думать о русских было просто невыносимо, но и прогнать от себя эти мысли он тоже не мог. А не станет ли все же их победа единственным для него выходом, потому что только тогда Амир-бея не будет в Софии? Он продолжал курить, размышляя, взвешивая на весах своей ненависти, которые то склонялись в сторону красавца адъютанта, то перетягивали в сторону братьев Будиновых, как ему быть. А что, если все-таки намекнуть о них Сен-Клеру? Просто так, чтоб направить его по верному следу? Теперь он не позволит ему больше себя прерывать, да и тот сам не станет делать этого, нет, нет! «Раз и навсегда я сорву с этого Будинова маску — врач, полезный человек, без него не обойтись!.. Но ведь отец против! И Неда? Особенно Неда! Ну и хорошо, про шпионов буду молчать. А маску я все же сорву с них — этому уже никто не может мне помешать. И я это сделаю, черт побери! Нельзя позволять какому-то...»
В эту минуту на галерее что-то стукнуло. «Дверь, наверное, — подумал он и прислушался. — Может, это Маргарет? — Он замер. Потом приподнялся в постели. — Она встала, чтобы отворить турку… Фу, что за глупости лезут мне в голову, ведь они только что расстались!..» Послышался голос, мужской голос, и этого уже было достаточно, чтобы Филипп вскочил с постели и подбежал на цыпочках к двери.
Он стоял в темноте, вздрагивая от возбуждения. Где-то отворилась дверь, потом затворилась...
Филипп быстро набросил на себя халат и выскочил из комнаты. Со свечой в руке, в накинутой на плечи теплой куртке внизу у лестницы стоял дед и прислушивался. Услышав звук открываемой двери, старик обернулся и поглядел вверх.
— А-а! Это ты бродишь тут вверх-вниз!
— Нет, не я!
— Мне тоже послышалось, что кто-то ходит... Ну-ка подними свечу, посвети на входную дверь.
Как этого и ожидал Филипп, крючок на входной двери был снят. Ну да! Все ясно: к ней пришел турок. Они договорились, что он подождет на улице, пока все лягут спать, а теперь она ему отворила и сейчас он у нее. И вот крючок их выдал...
— Что тут происходит? — послышался голос отца.
В нижнем белье и ночном колпаке сонный Радой, сообразив, в чем дело, выругался и собрался было вернуться к себе в комнату. Но в эту минуту Филипп выхватил из рук деда свечу и, высоко подняв ее, вдруг крикнул:
— Подождите! А где пальто Неды?
— Что?
— Его нет на вешалке!
— Вы что тут, все спятили? — воскликнул Радой.
— А может, оно у нее в комнате, а, Филипп?
— Когда я гасил свет, пальто ее висело рядом с моим, дедушка!
В голове Филиппа снова мелькнуло что-то. Предположение? Подозрение?
«Пальто взяла Маргарет. В темноте она надела его вместо своего», — решил Филипп. Но подозрение продолжало оставаться. Сам не зная почему, он связывал его с настроением Неды в последние дни и с только что происшедшей ссорой.
— Минутку, я проверю, — сказал он и побежал искать Неду.
Внизу ее не было. Он поднялся вверх по лестнице.
— Оставь. Не буди ее! — крикнул ему отец.
Филипп отмахнулся. Он рассчитывал, что дверь ее комнаты заперта на ключ, как обычно. Но она распахнулась от слабого толчка, и, прежде чем он разглядел в темноте ее несмятую постель, его сомнения вспыхнули с новой силой. Когда же он вошел в комнату, ему все стало ясно.
— Ее нет! — крикнул он и побежал по лестнице. — Нет ее... И вообще она не ложилась!
— Да что ты говоришь! Как это может быть — не ложилась? — рассердился отец.
— Ее нет дома, папа, — повторил Филипп.
Это было так невероятно для него самого, что, спускаясь по лестнице, он даже не расслышал, что кричит отец. «Он разбудит Маргарет! — только пронеслось у него в голове. — Хорошо еще, что в коридорчике есть две двери. — Но тут же он снова встревожился. — Куда же могла пойти сестра? О господи, куда она пошла? — И с каждым вопросом он все больше догадывался о чем-то, подходил все ближе к чему-то, что, как ему казалось, могло все объяснить, но того, что ответ кроется в странном поведении сестры в последние дни и в том непонятном состоянии, в котором она находилась в этот вечер, он не мог и не хотел понять... — Да ведь мы ссорились из-за какой-то глупости, из-за людей, которых и я, и она, и все в доме просто не хотим знать», — уверял он себя.
— Она такая же упрямая, как и ты! — накинулся на него отец. — Но куда, куда же она ушла?
— В консульство! — высказал предположение Филипп.
— В консульство?! В такое время. Хорошенькое дело! Да ты что?
— Пошла жаловаться на нас! На меня пошла жаловаться наша барышня!..
— Сумасшедшая, дура! Всегда была такой! Хоть бы подумала, что может приключиться с ней в такое время. Поскорее одевайся! Беги, догони ее... Беги! И я пойду...
Повторяя, что она последняя дура, если обиделась из-за какой-то ссоры, никчемной притом, ее лично вовсе не касавшейся, кипя от гнева и браня сестру, Филипп вбежал к себе в комнату. Но когда он уже был готов идти догонять сестру, он увидел, что отец опередил его и, выйдя с зажженным фонарем во двор, что-то разглядывал там на снегу.