Путь на Хризокерас
Шрифт:
Острие кинжала еще плотнее притиснулось к шее де Донзи, разрезав кожу и выпустив наружу несколько капель крови. Тем самым показывая, что увернуться действительно не получится. Улыбка же барона из насмешливой превратилась в откровенно глумливую. Казалось, он едва сдерживает себя, чтобы не расхохотаться в голос над незадачливым победителем:
– Уворачиваться? Что вы, мессир, и не подумаю!
Впрочем, господину Дрону было не до анализа тонких душевных движений противника. Чудом избежав неминуемой гибели, он все оставшиеся силы - коих было откровенно немного - направил на то, чтобы довести дело до конца. Подняв барона на ноги, он, не отрывая кинжала от его горла, зашагал с ним к границе круга. Пять шагов, четыре, три два, один - все!
Де
Почтенный же депутат, вспомнив, что ему перед боем говорил Меркадье, подошел к торчащему в центре круга судебному столбу и положил на верхушку ладонь. Затем, почти не думая - просто на автомате - оглянулся на то место, где перед началом судебного поединка стояла графиня. Маго де Куртене была все там же. Распахнув глаза и прижав обе ладони к широко открытому рту, она, не отрываясь, смотрела на господина Дрона. Чего было больше в этом взгляде - потрясения, непонимания, гнева, презрения? Заметив обращенный на нее взгляд почтенного депутата, она опустила руки, привычно вздернула подбородок, повернулась и пошла прочь. Ее вытянутая стрункой спина что-то напоминала. Что-то уже забытое, но очень, очень знакомое. Ах да, конечно! 'Доброе утро, мессиры'...
А к господину Дрону уже подбегали светящийся от радости Кайр Меркадье и несколько отставший от него историк-медиевист.
***
Лимузен, Шато-Сегюр,
19 апреля 1199 года
Приговор суда присяжных, собранных вчера для проведения судебного поединка, ни на йоту не отличался от любого другого приговора в таком же процессе, где обвинитель проигрывал бой и признавался тем самым клеветником. Барон Эрве IV, сеньор де Донзи и прочая, и прочая, приговаривался к бессрочному изгнанию за пределы Аквитании. Где у него, впрочем, и так не было никаких особых дел. Территорию герцогства виновный должен был покинуть в три дня.
Хотя нет, одно отличие от множества себе подобных вынесенный приговор все же имел. На этот раз изгнание из Аквитании могло быть заменено двухлетним паломничеством 'конно и оружно' в Святую землю. И тогда уже срок вступления приговора в законную силу зависел от того, когда будет объявлен поход. К всеобщему удивлению, барон выбрал второй вариант и теперь с полным правом находился в Лиможе, ожидая призыва Ричарда. Правда, долго ждать ему не пришлось.
Король опять сумел удивить всех. Оказывается, еще два месяца назад им были высланы грамоты знатнейшим сеньорам Англии, Франции, Бургундии, Фландрии и иных христианских земель, кои приняли уже крест и готовились к святому паломничеству. В оных грамотах содержалось приглашение прибыть на христианскую Ассамблею, посвященную освобождению Святой земли из-под пяты неверных. Каковая и должна была состояться девятнадцатого апреля в славном своей святостью лиможском Аббатстве святого Марциала. Так что, уже к вечеру после поединка во все окрестные замки и даже пользующиеся особо доброй славой постоялые дворы начала съезжаться знать обоих королевств, а также герцогств и графств, чьи сеньоры сочли для себя невыносимыми обиды, причиненные сарацинами христовой вере.
Одо Бургундский и Симон Эльзасский, Тибо Шампанский и Теобальд Труасский, Луи Блуаский и Симон де Монфор, Рено де Монмирай и Бодуэн Фландрский, Гуго де Сен-Поль и Матье де Монморанси - эти и множество других могущественных и достойных герцогов, маркизов, графов, баронов, опоясавшись силой меча, поспешили откликнуться на призыв короля Ричарда. И вот, наступила славная дата.
Широко распахнув ворота для именитых гостей, Сен-Марсьяль едва вместил всех прибывших на зов короля и Святой церкви.
О, лиможской братии было чем удивить самых искушенных ценителей доброго молебна! Уже который десяток лет местные святые отцы раскладывали песнопения одноголосого григорианского хорала на три, четыре и даже пять голосов певчих. Нигде более в христианских землях это искусство не пустило еще корней. И вот, сегодня то, что столетия спустя музыковеды назовут Аквитанской полифонией, пленяло и будоражило сердца собравшихся под сводами аббатства суровых воинов.
'Domine labia mea aperies' чередовалось с 'Pius Angelus ad pastores', за 'Jube Domine' шло 'O magnum misterium', одинокий голос певчего взлетал к потолочным сводам и тут же обретал поддержку еще нескольких голосов, создавая ни разу еще не слышанную многими из приезжих многоголосую гармонию. Окрыленные неведомой доселе магией звука, души будущих воинов господних взлетали вместе с голосами певчих, исторгая помыслы оных воинов из-под суетной власти мира сего и, совсем даже наоборот, - внушая им просто невиданное ранее благочестие.
Ни господин Дрон с господином Гольдбергом, ни даже Кайр Меркадье - надо полагать, по худородности своей - к торжественному молебну званы не были. Что и понятно - и так яблоку некуда упасть. Зато они прекрасно устроились совсем рядом, в небольшой, но чистенькой монастырской гостевой трапезной, из открытого окна которой были видны не только широко открытые ворота монастырской церкви, но даже и спины участвующих в молебне знатных гостей. И уж конечно, было слышно почти все, происходящее внутри.
Вот псалмы и гимны, наконец, закончились, сменившись размеренным речитативом. Вот закончился и он. Вот чей-то голос - по всей вероятности, Петра Капуанского, представляющего здесь самого Папу - перешел от прославления Господа к, если можно так выразиться, текущему моменту.
Доносящиеся до трапезной обрывки речи более чем внятно доводили до публики всю сложность оного момента. 'Иерусалим, где покоилось когда-то почитаемое тело Господа' ... 'взяты врагами креста Христова' ... 'приумножают тьму нечестивых деяний, причиненных Ему' ... 'взяты также другие города и крепости' ... 'сохранилось лишь немного таких мест, которые не попали бы под их владычество' ...
Решив, что прогулка под весенним солнцем более соответствует его душевному настроению, нежели церковная политинформация, господин Дрон оставил друзей далее угощаться монастырским красненьким, пообещав, что присоединится к ним через полчаса-час. Но прогулка по монастырской аллее закончилась, так и не начавшись. Ибо, не пройдя и пятидесяти шагов, владелец заводов-газет-пароходов столкнулся нос к носу с бароном де Донзи и графиней. Они ехали верхом, явно от монастырских конюшен, направляясь к открытым крепостным воротам. Шестеро гвардейцев барона рысили чуть поодаль. На лице мессира Эрве змеилась его обычная снисходительная полуулыбка, тогда как юная Маго о чем-то весьма оживленно говорила, была мила и вполне жизнерадостна.
Увидев замершего в изумлении Капитана, де Донзи остановил коня и весьма вежливо - впрочем, не спешиваясь - поклонился. Графиня также слегка обозначила поклон, правда еще незаметнее, чем при ежеутреннем 'Доброе утро, мессиры!'
– Мессир, - все так же любезно проговорил барон, - рад сообщить вам, что завтра пополудни состоится наше венчание. Отец Антуан был столь добр, что согласился провести обряд в монастырской часовне. Вы проявили немалое участие в судьбе графини, так что я весьма рад просить вас почтить это событие своим присутствием. Вас и вашего ученого друга. Поверьте, вы окажете нам большую честь!