Путь на юг
Шрифт:
Словно околдованный, Одинцов глядел на эту могучую живую реку. На чем он только не ездил за свою жизнь! В Азии – на лошадях и верблюдах, в Африке – на слонах и быках, в Никарагуа – на мулах… Животные могли пройти там, где были бесполезны вертолет и джип, но, конечно, уступали им в силе и скорости. Земные животные, но не эти!
Чьи-то сильные пальцы стиснули плечо, и Одинцов обернулся.
Позади стояли хайриты, компания метателей ножей; один из них, рослый, светловолосый, нахального вида молодец, крепко вцепился в наплечье его туники.
– Что,
В голосе рослого не было и намека на добродушную насмешку. Презрительно скривив губы, он приблизил свою физиономию к лицу Одинцова, всматриваясь в глаза и обдавая густым пивным духом.
– Не хочет, – заключил северянин, обернувшись к приятелям. – Дадим ему полакать пивка для храбрости?
Одинцов положил руку на широкое запястье хайрита и резко дернул, освободив плечо от цепкого захвата.
– Ты, парень, вылакал уже достаточно, – холодно произнес он. – Пошел прочь!
В серых глазах хайрита вспыхнул огонек ярости, рука потянулась к кинжалу. Драчун, – определил Одинцов. Высокомерный забияка – из тех, кто, хлебнув лишнего, готов сцепиться хоть с самим дьяволом. Таких не любили – ни в десанте, ни в морской пехоте, ни в спецвойсках. Бойцы хорошие, но слишком непредсказуемые.
– Что ты сказал, сопляк? – прошипел хайрит. – Ты, молокосос, щенок! Да развеют Семь Ветров твои кости!
Отчасти он был прав. За пять прошедших дней Одинцов уже попадал в ловушку, расставленную несоответствием его истинного возраста и внешности. Этому забияке было за тридцать – скорее года тридцать три или тридцать четыре. Зрелый мужик и, несомненно, опытный воин; такой не снесет оскорбления от юнца, младше на добрых десять лет. Однако с точки зрения Одинцова, полковника Одинцова, обитавшего сейчас в теле Рахи, молокососом, сопляком и щенком был как раз этот драчливый северянин.
– Брось, Ольмер, – произнес один из хайритов, плотный коренастый мужчина. – Парень, конечно, груб и непочтителен со старшими, но он не из Домов Хайры. Все южане такие. Не резать же каждому глотку…
– Каждому – нет. Но вот эта глотка – моя. – Рослый Ольмер тянулся к горлу Одинцова. – Если только щенок не извинится!
– Щенок не извинится, – заверил Одинцов хайрита, потом крепко стиснул его предплечья и, подставив ногу, рванул вбок. Ольмер, не ожидавший подсечки, растянулся на земле.
Но в следующее мгновенье он вскочил, словно резиновый мяч.
Наблюдая за его ловкими стремительными движениями, Одинцов понял, что северянин владеет искусством борьбы. Тем не менее сейчас это не играло большой роли: Ольмер, возможно, был непобедим с мечом и секирой, но в рукопашном бою знание самбо и карате сулило Одинцову неоспоримое преимущество. И он это быстро доказал.
Когда его противник очередной раз пропахал борозду в дорожной пыли, за спиной Одинцова раздался властный спокойный голос:
– Ольмер, тебе не совладать с этим южанином! Побереги свои ребра и свой копчик!
Это был голубоглазый хайрит – тот самый, что сидел за столом с
Ольмер встал, сплюнул кровь с разбитой губы. Выглядел он совершенно спокойным, только в серых зрачках мерцали холодные яростные огоньки. Одинцову был знаком такой взгляд – взгляд бойца, знающего себе цену и не смирившегося с поражением.
Голубоглазый предводитель вытянул руку, коснувшись груди Ольмера.
– Ты хочешь взять выкуп за кровь? По нашему закону?
– Да, Ильтар! И завтра же! В круге!
Тот, кого назвали Ильтаром, посмотрел на Одинцова, и в его взгляде мелькнуло странное сожаление. Потом он перевел глаза на Ольмера.
– Он будет беспомощным против челя… ты же знаешь…
Чель! Короткое слово, незнакомое, звонкое, словно удар молота по наковальне. Одинцов порылся в памяти, но она не подсказывала ничего.
Ольмер вытер рот и протянул вождю окровавленную ладонь.
– Клянусь Семью Ветрами и Гримом, первым из них! Я бы не сказал, что этот крысеныш такой беспомощный.
Потом он повернулся к Одинцову и осмотрел его с головы до ног – медленно, с каким-то профессиональным интересом, словно оценивал стати лошади или раба. Лицо его было сосредоточенным; кровь, сочившаяся из разбитой губы, тонкой струйкой сбегала по подбородку. Внезапно хайрит вытянул руку в странном жесте – большой палец отставлен в сторону, остальные сжаты в кулак.
– Я, Ольмер из Дома Осс, предводитель сотни, вызываю тебя, южанин. Завтра мы сойдемся с оружием в круге поединков и будем биться насмерть!
Он глядел на Одинцова, словно ожидая ответа, и тот повторил жест вызова.
– Я, Аррах бар Ригон, октарх Береговой Охраны, готов скрестить с тобой оружие, Ольмер из Дома Осс!
Ильтар, вождь хайритов, отступил на шаг, и с губ его слетел возглас изумления.
– Аррах? Сын старого Асруда? – Голос вождя стал напряженным, лицо чуть побледнело.
– Сын покойного Асруда, – уточнил Одинцов. Он был удивлен, если не больше. Неужели слава рода бар Ригонов достигла этих дальних берегов?
Впрочем, нашел же Асруд как-то и где-то свою жену-северянку… Связи могли сохраниться…
– Да, я знаю, – кивнул Ильтар и повернул голову к Ольмеру; лицо его вдруг окаменело, на лбу выступила испарина. Несколько секунд он изучал лицо противника Одинцова, и рослый хайрит словно съежился под этим пронзительным взглядом. Наконец вождь сказал: – Слушай, Ольмер из Дома Осс! Ты, нагрузившись пивом, стал задирать чужеземца с юга… вынудил его защищаться, а потом вызвал на поединок, зная о своем преимуществе. Мало чести в таком деле!