Путь наверх
Шрифт:
…В трубоэлектросварочном, в канун двадцатипятилетия завода, которое почти совпадало с пятидесятилетием Революции, все стены в цеху и пролеты украсились плакатами, стендами с итоговыми цифрами, с памятными фотографиями времен войны, датами пуска цехов, и текущими бюллетенями соревнования.
Рядом с почтовым ящиком: «Для заметок в народный контроль» — висела большая доска с именами тех, кому присвоено звание: «Лучший мастер». Я прочел:
«Июнь 1967 г. — второе место Лутовинов П. П., август — первое место
Лучший мастер — это такая должность, а точнее сказать, такое звание на заводе, которое надо подтверждать усилиями и энергией каждодневно, из смены в смену, из месяца в месяц, из года в год. Это не так легко. И прав Николай Падалко: такой труд приносит, как главную награду, особое чувство удовлетворения. И сознание важности своего дела. И рабочей гордости.
Если Падалко стал мастером из рабочих, то Павел Лутовинов — мастер из молодых инженеров. Я знаю его как мастера уже не первый год. Опыта он набрался достаточно, но других инженерных вакансий в цехе нет.
Помнится, что еще Усачев говорил, что у него восемнадцать человек с высшим техническим образованием стоят на рабочих точках. По разным причинам. Одни потому, что выгоднее, хороший сварщик получает больше среднего инженера. Но большинство потому, что нет свободных должностей. Где-то в глубинке, на севере, на Дальнем Востоке, — положение другое. Но крупный, культурный центр притягивает, а иногда и «перетягивает» молодые кадры, для которых география становится порою важнее биографии.
К Лутовинову это не относится. Он здесь закончил институт, жена работает в заводской поликлинике, сестра и муж сестры — старые заводчане. Павел врос в Челябинск всеми корнями.
Сосед Падалко, он работал на линии «1020», той самой, знаменитой, которой по заводской инициативе суждено было еще раз изменить свой облик и вырасти в линию станов «1220», совсем уже громадных труб, которые, ползя по рольгангам, напоминают уже даже и не трубы, а нечто вроде движущихся стальных тоннелей.
Для реконструкции стана «1020» в три этапа, с полной остановкой действующей линии лишь на двадцать дней, было необходимо смонтировать только одного нового оборудования — 4236 тонн, вырубить бетона 5080 кубометров, уложить нового — 4720 кубометров… И все это в работающем цехе.
Каждый день в четыре часа дня, когда взрывали фундамент, — тряслись стены, звенели стекла окон в конторе и красноватым облаком пыли, от всплывшей в воздух окалины, затягивало все вокруг.
Усачеву казалось, что там, внизу, в цехе рвутся бомбы!.. И долгое эхо от этих взрывов гуляло между пролетами, поддерживаемое слитным грохотом ста пневматических молотков.
Строителей было мало, строительных работ множество. Сварщики включились в монтаж, цех многое делал своими силами за счет дополнительного времени, в воскресные дни.
В шестьдесят третьем году новая линия пристраивалась сбоку, на этот раз и реконструкция и нормальная производственная
Удивительно? Да! Если мы еще можем удивляться тем истинным трудовым подвигам, которыми так богато наше время.
Павел Лутовинов, мастер реконструируемой линии, сидел на совместном заседании парткома завода и строительного треста. Обсуждалось отставание работ от графика совмещенного строительства и монтажа. Отставание тяжелое — на тридцать четыре дня.
Павел наклонился к Борису Теляшову, старшему мастеру, шепнул на ухо:
— А ведь у нас нет даже комсомольского штаба реконструкции.
Теляшов повторил это уже громко. Партком принял решение организовать комсомольский штаб. Начальником штаба утвердили Павла Лутовинова.
Он молод, напорист, и комсомольский задор для него не просто фраза, а суть характера. На Урал он приехал из тургеневских прославленных мест, из-под Орла. В селе, где он родился, Лутовиновых — половина жителей, вторая половина — Уваровы.
Года два назад я сам стал свидетелем того, как Павка жаловался более опытному мастеру на то, что электрик Сидоркин с утра пришел на работу явно выпивши, и когда надо было вызвать его на линию, Сидоркин куда-то исчез. Прошло полчаса. Его нет и нет. Павке пришлось взять электрика с другого участка. Наконец Сидоркин появился. Спросил: «Вы меня вызывали? Я был в другом месте. Вы у нас человек новый. Зачем вы так говорите, что я выпивши, когда я тверезый?»
Павка ему сказал:
— Какой же вы тверезый, когда от вас пахнет. Ну идите.
— И отпустил? — удивился мастер.
— А что делать?
— Это ошибка. Ты должен был послать рабочего в санчасть. Там бы его сразу проверили на алкоголь, — наставлял мастер.
— А я ему пригрозил: еще одно такое появление в цеху, и я напишу на него рапорт, — оправдывался Павка.
— Вот когда ты грозил, Сидоркин и почувствовал твою слабость. Мол, молодой и рохля. Такой может тебе и на голову сесть. А в медчасти его наверняка признали бы пьяным, не допустили к работе. А это для него урок. Сидоркин и других бы оповестил: «Наш новый строг! Имеет характер!»
Павка слушал, опустив голову, понимая, что оплошал.
— Так я его в следующий раз!..
— А в следующий — наоборот, ты бы его великодушно простил. Помнишь, мол, друг ситный, я тебя тогда послал в санчасть, а сейчас прощаю. И Сидоркин уже целиком твой. Понял?
— Не совсем, — сказал Павка, — вообще-то понял, но лучше, мне кажется, напрямую, по-честному…
И вот этот Павка, не принявший два года назад этот урок житейской изворотливости, но все же спасовавший перед наглостью пьяницы-электрика, в период реконструкции стана явился перед всеми совсем уже иным человеком. Энергичным организатором субботников, деятельным руководителем комсомольского штаба на объявленной всем коллективом ударной комсомольской стройке.