Путь Пастуха
Шрифт:
Он произнёс это на одном из хананейских диалектов, но мог с таким же успехом говорить на каком угодно языке мира — что и делал тысячи раз. Зуру-Шалик всё равно бы понял его, потому что сейчас общались их не внешние, а внутренние люди, которым не нужны слова, произнесённые языком. Но хозяева Поводыря велели Бхулаку всегда говорить это словами. В первое время он просто не понимал, зачем спрашивать у раба, выберет ли тот свободу — лишь относительно недавно стал осознавать, что и хозяева его хозяина были в этом не вполне свободны...
Закончив, Бхулак бессильно
— Да, господин, — ответил юноша.
Некоторые раздумывали, иные подолгу, кто-то и правда уходил — немногие, но они были, и у Бхулака больше не оставалось шансов пропеть им свою Песню. Зуру-Шалик решил сразу, и это хорошо.
— Собери головы в мешок... — из последних сил прохрипел, проваливаясь во тьму, Бхулак. — И вытащи стрелу из меня... Жди.
Когда он очнулся, юноша молча сидел рядом с двумя плотно набитыми большими мешками, на которых обильно выступали тёмные мокрые пятна. Плечо совсем не болело — Зуру-Шалик вытащил из спины обломок стрелы с каменным наконечником и удобно положил Бхулака на плащ, снятый с одного из мёртвых хапиру.
Бхулак знал, что творится сейчас в парне: когда-то — это было очень давно, но он помнил всё в мельчайших подробностях — он и сам проходил такое. Потрясение от того, что ты — оставаясь прежним — больше не принадлежишь самому себе, а обязан исполнять чужие приказы, подавляло. И то, что это были приказы богов или богоподобных личностей, потрясение лишь усиливало. Для Бхулака оставалось загадкой, почему большинство его детей, услышавших Песню и его речь, по собственной воле принимало пожизненное послушание. Он и про себя-то не мог точно сказать, почему тогда, в незамутнённой юности, не отверг пришедших из ниоткуда существ и не продолжил жить понятно и просто. Он умер бы эпохи назад, его плоть унесли на небеса хищные птицы, да и от костей, захоронённых под полом дома его матери, уже ничего бы не осталось. И дома этого уже не было, и память о его народе исчезла. И всё шло бы своим чередом в этом мире...
Наверное, именно потому, что в глубине души этот упорядоченный и мимолётный мир был ему чужд, он и согласился служить тем, кого до сих пор называл тьюи — боги, уже давно понимая, что это не так. Но они разрушали установленный ход вещей, обещали яркую бесконечную жизнь... Тьюи его не обманули, но не сказали, сколько мук предстоит ему вынести в этой новой жизни.
— Ты готов следовать за мной? — спросил он Зуру-Шалика, не сомневаясь, что так оно и есть.
— Да, господин, — повторил тот.
Конечно же, из него сейчас рвались сотни вопросов, на большую часть из которых он никогда не получит ответ. Но парень молчал, словно сосредоточенно и осторожно примеряя на себя новообретённую судьбу.
Бхулак поднялся на ноги. Колени дрожали и временами накатывала дурнота, но рука действовала нормально. Всё остальное тоже пройдёт со временем. Ему бы сейчас полежать в полном покое, восстанавливая силы, однако оставались неотложные дела.
«Пошли», — мысленно бросил он юноше.
Тот посмотрел с великим удивлением — не мудрено, ему ещё предстоит
Бхулак зашагал обратно к посёлку, не проверяя, идёт ли парень за ним. Старался держаться прямо, лишь шаг его стал более медленным и мерным. Ему нельзя было показать сейчас, насколько он слаб. Можно, конечно, уйти во внутренние покои и позвать Поводыря — тот может придать ему сил. Но расплата за это будет ещё ужаснее, её просто можно не пережить. Лучше всё сделать самому — он сможет.
Подойдя к городу хапиру, Бхулак с силой дважды стукнул в его ворота рукоятью хопеша. После краткой паузы ворота распахнулись. Он молча вступил в город и зашагал к небольшому храму Ваала. Зуру-Шалик с двумя мешками, с которых капала кровь, шёл за ним, как привязанный. Местные — разбойничьего вида мужчины и не менее грозные женщины — в таком же молчании провожали идущих взглядами, некоторые шли следом.
Когда они достигли храма, там уже собралась небольшая толпа, и она всё время пребывала. Бхулак встал перед входом в храм, распрямившись во весь свой внушительный рост, молча ожидая, пока на тесной площади не соберётся почти всё население посёлка. Когда это произошло, он отдал юноше мысленный приказ и тот развязал мешки, вывалив на утоптанную землю мёртвые головы. Они упали грязной грудой, некоторые откатились в стороны.
Толпа взвыла — гневно и горестно. Многие подняли оружие. Сейчас они бросятся на двоих стоящих у храма.
Но почему-то не бросились.
— Слушайте меня хапиру! — заговорил Бхулак, и, хоть он и не кричал, слова его услыхали все. — Ваш рабиум Циди-Аман, явив мне лицо дружбы, в сердце таил горький яд предательства. Он хотел убить меня — посланца божественного царя Чёрной страны! Но длань божества простёрлась надо мной, и я сам убил посланных за мной. Я сделал это с печалью — лишь для того, чтобы явить вам могущество моего господина. Зуру-Шалик видел это, и теперь он со мной.
Толпа глухо заворчала, но не двигалась.
— Убить египтянина и предателя! — раздался громкий крик, в котором, однако, порывались визгливые нотки страха.
Толпа расступилась и перед Бхулаком появился Циди-Аман в сопровождении двух-трёх охранников.
— Убить! — продолжал взывать он. — Вы что, не слыхали меня, рабы? Он убил моих воинов, он не должен жить!
Однако хапиру, даже охрана князя, явно не жаждали исполнять его приказ.
— Над ним рука бога, — послышалось из задних рядов. — Он и сам бог. Только бог мог сотворить такое...
— Ваал, Ваал, — раздалось в толпе. — Он убивает громом.
Бхулак в душе усмехнулся — он знал, что так будет.
— Почему ты хотел убить меня? — спросил он князя.
— Потому что я не поклонюсь царю Египта! — злобно выкрикнул Циди-Аман.
Для Бхулака это было очевидно.
— Но почему ты не убил меня ночью? — спросил он.
— Потому что проклята будет душа моя, если я убью гостя под крышей своего дома, — тоном ниже ответил князь. — И царь Египта меня не простит...