Путь полководца. Дилогия
Шрифт:
– Как тебя угораздило?
Тонкие умелые пальчики Слады погрузились в слипшуюся от крови шевелюру.
– Поединок у нас был… – пробормотал Духарев. – Потешный… Ну что там?
– Потешный… Потешились славно! Хоть бы шлемы надели, потешники! Славка, ножницы!
Получив требуемое, она быстро и ловко принялась выстригать кровавый колтун.
– Ну что? – снова спросил Духарев. – Кость цела, нет?
– Цела, – не прекращая работы, ответила Слада. – Кожу ты ему просек.
Духарев вздохнул с облегчением.
– Раньше срока не радуйся! – «обнадежила» его жена. – От твоего удара можно и с целым черепом помереть!
Сын подал ей серебряный кувшинчик, в котором, загодя замоченная в специальном настое, хранилась игла с уже вдетой в нее ниткой из овечьего сухожилия.
– Сережа, держи ему голову, а вы – плечи, чтоб не дернулся…
Она уже почти зашила рану, когда в горнице появился весьма озабоченный лекарь с ромейского подворья. Увидев Сладу, вмешиваться не стал, присел на лавку. В Киеве, кроме Слады, было еще десятка два лекарей разной степени подготовленности. Из хирургов выше Серегиной жены почитались только двое волохов, но у этих методы лечения были скорее магические, чем медицинские. Если понадобится их помощь, Слада скажет.
Слада аккуратно подрезала нитки, смочила тряпицу темно-коричневой, остро пахнущей жидкостью, приложила её к затылку ромея. Раненый наконец подал признаки жизни: глухо застонал, шевельнулся.
– Терпи, терпи… – ласково проговорила Слада по-ромейски и добавила по-русски: – Приподнимите его! – и снова по-ромейски обратилась к Калокиру: – Видишь меня, патрикий?
– В-вижу… Спаси Бог… – глаза ромея слегка косили, но Духарева он разглядел: – Эк ты меня… воевода… Крепко приложил…
– Прости, – покаянно произнес Духарев. – Не удержал руки…
– Помолчите оба! – строго приказала Слада. Она ощупывала шею Калокира. – Не больно так?
– Х-хорошо, крас-савиц-ца…
Ромейский лекарь встал и подошел поближе.
– Хребет цел, – сказала ему Слада. – Забирайте своего патрикия.
– Может, лучше его пока здесь оставить? – озаботился Духарев. – Пускай отлежится, а то не ровен час…
– Ничего ему не будет! – отрезала Слада. – Посадите его!
– Отп-пустите м-меня, я с-сам! – потребовал Калокир.
Раньше он не заикался.
Патрикия отпустили, он действительно сел сам.
– К-коня к к-крыльцу м-мне…
Но тут его вырвало.
– Не коня, а носилки, – сказала Слада. – И еще седьмицу я тебе, патрикий, садиться в седло не рекомендую.
– П-пустое… – обтирая рот, пробормотал Калокир. – С-со м-мной так уже б-бывало!
– Тем более! – Слада многозначительно поглядела на ромейского лекаря.
Тот быстро закивал: мол, правильно русинка говорит!
– П-приходи ко мне, п-прекрасная целитель-ница… – пригласил Калокир, похоже, не слишком смущенный своим прискорбным положением. – Я т-тебя одарю!
– Непременно, – ответила Слада.
– Вместе придем, – уточнил Духарев, который полагал, что удар по затылку – недостаточный повод, чтобы позволить ромею приударить за Сладой.
Калокир обратил на него взгляд немного косящих глаз, видимо, что-то сообразил…
– Д-да, воевода. Вместе. Буду рад!
Он встал, зацепившись за плечо одного из своих слуг, и довольно бодро заковылял к выходу. Однако во дворе его все же уложили на носилки.
Глава тринадцатая
Золото патрикия Калокира
Три дня спустя Сергей со Сладой навестили зашибленного посла. Впрочем, к этому времени Калокир
При появлении воеводы патрикий с видимым огорчением торг прекратил, назвал приемлемую сумму и отсчитал, сколько положено. Новгородец, проходя мимо Духарева, скинул шапку и низко поклонился. Сергей небрежно кивнул. Купца он не помнил.
На ромейском подворье Сергея и Сладу знали: среди киевской элиты, даже после крещения Ольги, было не так уж много христиан. Старший тут же сунулся приветствовать воеводу и его супругу, но Калокир с ходу показал, кто тут главный: иди, мол, распорядись насчет стола, а с гостями я сам поздороваюсь.
Поздоровались. На сей раз без всякой игривости по отношению к Сладиславе.
Чинно зашли в дом, где расторопные ромейские рабы уже накрыли перекусить-выпить. Воеводе с супругой отвели почетное место – под иконостасом.
Духарев охотно отказался бы от угощения (не дай Бог опять отравят), но увидел, что вино ему и патрикию наливают из одной емкости, а рыбку печеную (пятница, пост) кладут из одного блюда, – и решил рискнуть. Вино у ромеев было хорошее, а повар – так себе.
Говорил в основном Калокир. Рассказывал византийские сплетни. Воспевал империю, победоносные военные кампании императора Никифора, самого Никифора: дескать, такой могучий и храбрый муж, что самолично выходит на единоборство перед битвой, а однажды с такой силой ширнул копьем вражеского богатыря, что нанизал его на копье вместе с панцирем, словно повар – куренка на вертел. Еще говорил Калокир о громадных трофеях, несметных, непрерывно множащихся богатствах Византии. Мягко говоря, привирал. А вернее, врал, как сивый мерин. Из своих источников Духарев знал, что финансовые дела в Византии не ахти.
Император Никифор Фока, бесспорно, неплохой вояка. В прежние времена Никифор, тогда еще «простой» стратиг-автократор, на пару со своим братом Львом неплохо поратоборствовал в Малой Азии. Настолько неплохо, что, с точки зрения Константинополя, приобрёл слишком большой авторитет. Посему правящий в ту пору кесарь Роман пожелал избавиться от слишком удачливого полководца. Но в замысле своем не преуспел. Малоазийские военачальники Иоанн Цимисхий и Роман Куркуас, которым через евнуха было поручено убрать стратига-автократора Никифора в обмен на посты доместиков Востока и Запада, убивать своего старшего соратника не стали, а напротив, сообщили ему, что он «заказан». И тут (как нельзя кстати) правящий кесарь сам возьми да и помри. Причем весьма подозрительной смертью. А Никифор Фока, воин и герой, объявил себя императором, двинулся на Константинополь и без проблем взошел на трон в Золотой палате. Для соблюдения же династической преемственности взял в жены красавицу Феофано, жену покойного императора. Феофано, женщина потрясающей красоты и изощренного коварства, пробившаяся наверх именно благодаря этим качествам, была примерно таких же царских кровей, как духаревская кобыла. Ходили слухи, что именно она отравила своего предыдущего мужа. Еще говорили, что на этот брак Никифора подвигло не столько «императорское достоинство» Феофано, сколько ее изумительные внешние данные.