Путь с небес
Шрифт:
Робот-призрак подбежал к огневому рубежу и вытянулся по стойке «смирно». Воротов изучил зияющие в его виртуальной броне «пробоины» и, отняв у Гороха пистолет, сверился с механическим счетчиком.
– Поздравляю. – Он торжественно вернул оружие лейтенанту. – Владей!
– Что, вот так запросто? – удивился канонир.
– А чего усложнять? Три в башке, четыре в груди и еще две в животе. – Воротов указал на пробоины в голографическом корпусе фантома. – Все на месте. Ни одного промаха. Результат достойный. Да и ждать-то некогда, завтра начинаем. А что касаемо простоты… Не дарю же, только на военное время одалживаю. Если посеешь, вычту стоимость из жалованья! А стоит он – «боевых» за целый год не хватит, придется
Он рассмеялся. Горох покачал головой и поставил «зверя» на предохранитель. Мишень тем временем «запаяла» пробоины в объемном лазерографическом теле и вернулась на исходную позицию. Новое личное оружие лейтенанту понравилось, но, как истинный сын своего века, в опасный диверсионный рейд он предпочел бы идти с лучевой винтовкой или кинетическим иглометом. И не на трофейном чинидском крейсере, а на нормальном малом рейдере вроде «Шторма» или десантном боте класса «Туман». Однако что предпочитает адъютант его светлости, никого не интересовало.
Цель оправдывала любые средства. Преображенский задумал достать Конту, и остановить князя не могли никакие препятствия. Ни прямой запрет Гордеева, ни уговоры стратегов из Генштаба, которые в один голос твердили о необходимости сохранить видимость мира с Тиранией, ни очевидная рискованность операции.
В ответ на приказ Великого Князя Сергей положил ему на стол рапорт об отставке. Гордеев отставку, конечно, не принял, но, немного подумав, подписал указ о предоставлении князю отпуска «в свете стабилизации военно-политической ситуации и в связи с семейными обстоятельствами». Со стороны это выглядело немного наигранно – отпуск с военной службы, когда вокруг шла перманентная диверсионная война и о реальной стабилизации не было даже речи, да не какому-то раненому десантнику, а командующему всей Ударной группировкой… Но строчка «по семейным обстоятельствам» вызывала «на стороне» сочувствие (искреннее и не очень) и компенсировала общую корявость «легенды».
А на все аргументы штаб-генералов Преображенский ответил кратко: «Видимость – не мир». Полководцы понимали, что князь в целом прав. Для прямого вторжения у Тирании просто не хватало сил, но питать иллюзии было глупо – как только эти силы поднакопятся, чиниды сразу пойдут в атаку. Диверсионная же война готовила для этого благодатную почву, а значит, уничтожив главных вдохновителей и организаторов предварительного периода, можно было не только сорвать открытое вторжение чинидов, но и, возможно, отодвинуть его на неопределенный срок. А то и вовсе предотвратить. Ергелана землянам было не достать, но в этом и не было нужды. Новый Тиран был стратегом открытого боя и вряд ли руководил подготовительным этапом лично. Диверсии были коньком другого «зарубежного человека». Советник Конта – вот кто в этой партии был ключевой фигурой, черным ферзем. Его и следовало обыграть. И это было действительно рискованно.
При всей кажущейся наивности, чиниды умели воевать и явно, и тайно. Хорошо воевать. Эффективно. Наверное, потому, что больше ничем в своей жизни не занимались. Работали за них покоренные народы ста планет, а технический прогресс двигали, понятно, технократы. Кое в чем они ошибались, где-то хромала стратегия, где-то – оперативное искусство и тактика, но в общем армия Тирании была грозной силой. И вот прямо в центр этой самой силы князь Преображенский решил вонзить свой карающий кортик. Вернее, всадить пулю (урановую, в термитной оболочке и с внутренним допзарядом). Конечно, это было непросто, разумеется, опасно, да только кто бы рискнул возразить самому Сергею Преображенскому? Кроме его адъютанта Горохова – никто. Да и Горох возражал не против идеи в целом, а против непосредственного участия князя в операции. Рисковать собой у командующего всеми вооруженными силами ОВК, да еще и единственного кандидата на великокняжеский трон не было
Сергей, в последнее время слушавший исключительно самого себя, от возражений Гороха, как ни странно, не отмахнулся. Он выслушал все доводы канонира, затем молча встал и поманил его за собой к широкому окну. За ним виднелся узкий, залитый светом дворик, разделенный кустами живой изгороди на три участка. Ближний укрывали нежно-зеленая газонная трава и цветы, тщательно подобранные по сочетанию красок и форме лепестков. Следующий, тот, что еще недавно служил «пляжем» для наиболее раскованных юных барышень, теперь алел ковром марсианских лилий – цветов красных и лепестками, и листьями, и стеблями. Третья зона дворика была вымощена черным мрамором, и посреди нее возвышался склеп. Прежняя усыпальница княжеской семьи располагалась в северной части парка, там, где к нему примыкало дворянское кладбище с небольшой часовенкой. Сергей изменил традиции не по прихоти. Просто в старом склепе больше не было места, а тревожить вечный сон предков, расширяя их последнее пристанище, ему не хотелось. Новый склеп построили за сутки и, после освящения его служителем Троицкого храма отцом Александром, внесли туда останки княгини…
Горохов молча смотрел на эту картину и ждал комментария, но его не последовало. На первую, разноцветную лужайку вышли две служанки и кормилица с сыном Преображенского на руках. Женщина медленно прогуливалась по траве и что-то нашептывала сладко сопящему малышу…
Комментировать тут было действительно нечего. Канонир взглянул на князя и увидел в его глазах такую тоску, что ему и самому на мгновение расхотелось жить на этом дерьмовом свете. Больше о предстоящем рейде Горох не заикался. Никакими спецоперациями случившегося не исправить и ничего смертью Конты не компенсировать, князь, безусловно, понимал это не хуже адъютанта, но благо державы и личный мотив оказались в одной струе, и сила этой струи была как в пожарном брандспойте – устоять невозможно.
За всеми этими размышлениями Горох не заметил, как покинул территорию полигона и без приглашения влез в «Викинг» Воротова.
– Князь тебя не хватится? – поинтересовался полковник.
– А? – Канонир встрепенулся. – А-а… нет, он сейчас в усыпальнице. Сильно переживает наш Сергей Павлович. Вида не подает, но я же вижу. Мрачнее снежной тучи становится, когда не надо лицо сохранять. Почти все свободное время в склепе проводит. Сидит там, в одну точку глядя, и… я не видел, конечно, но мне кажется, что он даже плакал. Эх-х… Тяжело сейчас князю, что и говорить… Он даже меня видеть не хочет. То есть не то чтобы я на каком-то особом счету у него был. Нет, но… даже чай не просит заварить… В общем, часа на два я свободен. Вы куда поедете, если не секрет?
– На первый космодром. – Игорь задумчиво взглянул в окошко. – Я понимаю, трудно ему сейчас, переосмысление ценностей, наверное, в сознании происходит, только все одно – не могу уразуметь, что с ним, помимо этого, творится! Всю Галактику в две шеренги построил, колониальные князья и президенты боятся его как черт ладана, даже Генштаб и кремлевские лоботрясы у него строевым шагом ходят – на одного линейного дистанция, а тут вдруг добродетель проявил. Только неправильную какую-то добродетель, парадоксальную.
– Вы о чем?
– О ком, – поправил Воротов. – О Кирилле. Мало того, что не позволил судить этого сучонка, так еще и приказал его отправить домой. Вот, едем проводить от греха подальше.
– Может, и правильно. – Горох вздохнул. – Дитя все же. Да и наказал он себя – никакому суду так не засудить. К тому же – Нины родной брат. Жест доброй воли в память о княгине. В общем-то не такой уж и нелогичный шаг, надо сказать.
– А Василий – княгине не родной брат? Его Сергей Палыч что-то не сильно пожалел. Влепил ему по-родственному крупным калибром и глазом не моргнул!