Путь самурая
Шрифт:
С сожалением пожав плечами, я ещё раз улыбнулся сержанту и начал протискиваться к своему любимому столику в дальний конец зала. По пути мне приходилось несколько раз останавливаться и выслушивать соболезнования знакомых по поводу дневного происшествия. Мистер Армор-старший, лично стоявший сегодня за стойкой, даже предложил налить мне порцию виски в качестве утешительного приза. Наконец мне удалось добраться до заветного столика, уютно стоявшего в углу под картиной, в красках изображавшей героизм 4-го гусарского при взятии Малакандского перевала. Как это было на самом деле, история умалчивает, но физиономии у туземцев, противостоящих гусарам, на картине получились просто зверскими. С облегчением плюхнувшись на стул, я стянул с себя тёплую куртку и поправил пиджак, скрывая проступившую из-под тонкой ткани кобуру.
– Добрый вечер, Эндрю, – приветствовал меня уже сидевший за столиком человек, с мягкой улыбкой наблюдая за моими манипуляциями. – Мне кажется или вы и впрямь носите с собой пистолет?
– Вам кажется, Чарльз, – улыбнулся я в ответ. – Добрый вечер.
Пожилой улыбчивый джентльмен, сидевший напротив меня, был, пожалуй,
Познакомились мы с Чарльзом благодаря моему увлечению литературой. Примерно год назад, когда я всерьёз решил покончить с прежним образом жизни и стал подыскивать себе какое-нибудь занятие, под руку мне попались «Кентерберийские рассказы» Чосера. Затрудняюсь сказать, о чем именно я тогда думал и где в тот день блуждал мой здравый смысл, но факт остаётся фактом – я твёрдо решил перевести Чосера на японский язык. Рассуждал я примерно так: японский, наряду с русским и французским языками, является для меня родным. Английский я также знаю практически в совершенстве. Наличие литературного таланта даже не обсуждалось, и воплотить эту идею в жизнь казалось мне делом элементарным. Во всяком случае, до тех пор, пока я не приступил к этому делу вплотную. Дальше начались сложности, после них – трудности, а затем наступил этап, который обычно характеризуется ненормативной лексикой. Целыми днями я слонялся по дому, изводя миссис Дакворт и грязно ругаясь на всех языках, которые так недавно казались мне родными. После недели, проведённой подобным образом, меня осенила ещё одна мысль (забегая вперёд, скажу, что эта мысль оказалась на поверку гораздо лучше первой). Я решил, что в моих неудачах виновато отсутствие вдохновения. А где можно вдохновиться духом и поэтикой Чосера сильнее, чем в Кентербери? В результате я, как последний турист, весь следующий день прошлялся по этому бесспорно красивому, но удивительно скучному городку; с риском для жизни пообедал в мексиканском ресторане; посетил Кафедральный собор, на ступенях которого был убит Томас Бекет, и послушно обошёл местный музей восковых фигур, следуя за группой французских школьников. После чего на меня снизошло просветление. Навсегда покинув музей, я скорым шагом направился в ближайший паб, дав себе твёрдое обещание никогда в жизни не притрагиваться к переводам. Я как раз собирался заказывать вторую пинту, когда рядом со мной к барной стойке подсел высокий пожилой англичанин. Традиционно обменявшись соображениями насчёт погоды, мы разговорились, и где-то между второй и третьей пинтой пива мой сосед решил поинтересоваться моим мнением о Чосере и его «Кентерберийских рассказах». Тут-то и наступил «момент истины»! Долго сдерживаемое мною разочарование хлынуло на беднягу проливным дождём.
Вот так, жалуясь на творческий кризис и запивая несостоявшуюся карьеру переводчика пинтой доброго английского эля, я и свёл знакомство с Чарльзом Л. Доджсоном. В немалой степени нашему сближению способствовало хобби пожилого англичанина – он оказался страстным садоводом. Хотя понятие «садовод» не совсем точно определяет увлечение Чарльза. На самом деле его интересовали только бонсай – живые маленькие деревца, сохраняющие все пропорции оригинала. Нужно сказать, что я неплохо разбирался в этом искусстве. Старый Ёсида Коцукэ, служивший у нас в Осаке садовником, считался одним из лучших в Японии мастеров бонсай. Коцукэ-сан стал моим Учителем, когда мне было всего пять лет, и как-то само собой получалось, что учил он меня всему, что умел сам. В том числе – выращивать миниатюрные криптомерии, тисы, гинкго и сливы умэ. Уже в десять лет я мог с одинаковой лёгкостью убить человека и вырастить классический бонсай в любом стиле. И хотя все последующие годы я в основном совершенствовался как «терминатор», кое-что из искусства созидания бонсай ещё хранилось в моей памяти. Этого багажа оказалось вполне достаточно, чтобы дать несколько полезных советов мистеру Доджсону, завоевав тем самым его признательность и вызвав искренний интерес к моей персоне. А когда я сказал, что в настоящий момент проживаю в Брайтоне, Чарльз и вовсе расцвёл. Оказалось, что этот городок является для него едва ли не главным во всём Соединённом Королевстве. Его покойная жена была уроженкой Брайтона, здесь они познакомились и провели самое лучшее время в своей жизни. После смерти жены Чарльз унаследовал дом на Eastern Road и, несмотря на то что уже много лет проживал в Лондоне, старался как можно чаще приезжать в Брайтон. «В погожие весенние дни нет ничего лучше, – утверждал мистер Доджсон, – чем сидеть в плетёном кресле на набережной, закутавшись в тёплый плед, и, попивая горячий чай, смотреть на нескончаемые шеренги волн».
– Знаете, Эндрю, – сказал он как-то, – мне думается, что в этом вечном движении куда больше величия, чем в наших Тауэре, Виндзоре и Сити. Мы, англичане, разучились повелевать
В нашей сегодняшней встрече не было ничего необычного. Уже почти год я каждую пятницу приходил в этот паб. Узнав об этом, Чарльз тут же выразил готовность составить мне компанию. Когда это будет возможно и в том случае, если я не против. Я был двумя руками «за», а возможность приехать в Брайтон на уик-энд выпадала мистеру Доджсону не реже чем пару раз в месяц. Сегодня был как раз такой день, и я знал об этом ещё две недели назад.
Обычно наши беседы крутились вокруг искусства бонсай, так как все прочие темы мало интересовали моего собеседника. Иногда мне всё же приходилось рассказывать о Японии, поясняя те или иные особенности стилей бонсай. Чарльз предпочитал делиться со мной собственными теориями о сходности многих национальных черт у англичан и японцев, что, по его мнению, позволяло говорить об однотипности островных наций. Обычно я соглашался с ним, хотя некоторые из его идей выглядели весьма и весьма экстравагантно, иногда мы спорили, но и в том и в другом случае наши беседы доставляли мне массу удовольствия. Чарльз был интереснейшим собеседником, казалось, что его мозг до отказа начинён самой разнообразной информацией, которой он всегда готов поделиться. За одним лишь исключением: мы никогда не говорили с ним ни о профессиональной деятельности, ни о нашем личном прошлом. Так получилось само собой, но я был этому только рад. Моя жизнь была битком набита событиями, о которых обычно упоминают лишь в криминальной хронике, а лгать без необходимости я не любил. У Чарльза, судя по всему, также были причины не говорить о себе, хотя навряд ли его причины были столь же вескими, как и мои. Это скорее походило на скромность, чем на боязнь наговорить лишнего. Учитывая аристократические манеры Чарльза и стоимость его пиджаков, я для себя решил, что мой приятель является либо членом палаты лордов, либо близким родственником королевы. Хотя было бы гораздо интересней, окажись мистер Доджсон, к примеру, резидентом китайской разведки. Или же шефом английской МИ-6. Вот весело-то… Впрочем, подобные варианты я рассматривал исключительно в порядке бреда.
– Как поживает ваш можжевельник, Чарльз? – поинтересовался я, окончательно утверждаясь за столом и делая первый глоток ароматного «Lagavulin», виски, которое мистер Армор держал в своём баре специально для нас с Чарльзом.
– Вы не поверите, Эндрю, – оживился мой собеседник, – но ему гораздо лучше! Хотя, если бы не ваш совет… Не знаю, что бы я и делал. Ну разве пришло бы мне в голову поливать можжевельник зелёным чаем?
Пожилой англичанин с истинно британским упрямством уже второй год пытался вырастить бонсай в стиле кэнгай – «каскад». Подобные растения по традиции символизируют дерево, одиноко растущее на крутой скале и противостоящее всем известным природным напастям, включая ураганы, обвалы и землетрясения. Стиль кэнгай считается знатоками одним из самых сложных, и неудивительно, что у моего приятеля одна проблема сменяла другую с частотой барабанной дроби. Миниатюрный можжевельник, специально доставленный в Англию из питомника, расположенного на острове Окусири, категорически не желал приживаться на британском валуне, выбранном Чарльзом, и каждый раз давал нам обильную пищу для разговора. В последнюю нашу встречу я посоветовал использовать в качестве подкормки слабую заварку зелёного чая, как это делал в своё время Ёсида Коцукэ. Слава Богам, мой совет оказался кстати.
– Теперь осталось решить проблему со мхом, а там всё пойдёт гораздо легче, – делился между тем своими планами Чарльз.
– Что значит – решить проблему со мхом? – не понял я.
– Мне сказали, что этот вид можжевельника в природе крайне редко соседствует с тем мхом, который я использовал для закрепления грунта, – пояснил Чарльз. – Поэтому я решил заменить этот мох на нужный вид, а он встречается исключительно в Японии, и только на северных островах.
– Я надеюсь, Чарльз, вы не собираетесь лично лететь в Японию ради редкого вида мха?
– К сожалению, мой друг, к сожалению. С огромным удовольствием съездил бы сам. Честно говоря, я предпочитаю добиваться результата, проделывая своими руками максимум работы, от самого начала и до победного конца.
– Что ж, мне остаётся лишь позавидовать вашему стилю, – совершенно искренне сказал я.
– А разве вы думаете иначе?
– Нет, наверное. Знаете, Чарльз, я согласен с вами, но ведь это так редко удаётся – сделать всё самому от начала и до победного конца.
– Возможно, возможно… Но подумайте сами, друг мой, – ведь это же и есть настоящий стиль. Всё остальное попросту неспортивно.
– «Не крикет», как говорят англичане? – усмехнулся я, крутя в руках тяжёлый стакан.
– Мне всегда казалось, что так говорят только в Оксфорде, – улыбнулся в ответ Чарльз. – Да, Эндрю. Всё остальное – это, по меньшей мере – не крикет. Вы не обидитесь, если я задам вам один вопрос?
– Разумеется, – удивился я.
– Ваш пистолет… Эндрю, что-то случилось? – Он внимательно смотрел на меня, и на миг мне показалось, что Чарльз знает гораздо больше, чем даже ответ на свой вопрос, и любопытство его вовсе не праздное. Очень странное ощущение, словно я на миг заглянул в замочную скважину и увидел сквозь неё намного больше, чем сумел осознать и идентифицировать. – Если хотите, можете не отвечать, – быстро добавил он, видя моё удивление.