Путь Сашки. Книга пятая
Шрифт:
— Так. И что же?
— Дело в том, что я — баронет Севир. Бывший.
Брови Ламинта удивленно взметнулись.
— А тот твой брат, что ли? Или, погоди, это новый хозяин твоего родового замка, а ты у него слуга?
— Нет. Тот раненый милорд вовсе не барон Севир.
— А кто же?
— Вы давали слово!
— Давал. Я помню. И кто же он?
— Его светлость граф Ксандр Каркельский.
Ламинт застыл.
— Ах ты, паскудник. — Тяжелый удар в грудь свалил Эйгеля с ног, а Ламинт, не останавливаясь, начал пинать извивающегося от боли парня. В глазах у Эйгеля потемнело,
Ламинт подошел к Серри и спросил:
— Ты тоже знал, что раненый не барон Севир, а граф Каркел?
Серри молча кивнул, а лесные разбойники только ахнули.
— Сопляки меня смогли провести.
— Ламинт, они обманули, твое слово не считается!
Главарь только покачал головой.
— Но, Ламинт, сто золотых! Даже больше!
— Он же дал слово, что выкупит не барона Севир, а раненого милорда. Имя я не называл, — откликнулся все еще лежащий на земле Эйгель.
Ламинт развернулся и посмотрел на говорившего, а затем, повернувшись к Хелгу и снимая с пояса мешочек с деньгами, сказал:
— Милорд барон, здесь ваши сорок серебрянок. Вы заплатили за двух парней. Я покупаю за эти деньги одного этого, — и кивнул головой на Серри.
— Нет.
— Жаль, хотя, его вина малая. А вот этот заслужил.
— Убьете? — приподнимаясь на колено, спросил Эйгель, подавая всем своим видом, что ему это безразлично.
— Нет, зачем же терять три золотые монеты? Но я тебя накажу. Есть у меня знакомый хаммиец. Гафур. Жадный очень. Купленных мальчиков все отводят в Хаммий и там тех, кто будет продан в дома почтенных людей, кастрируют. Но умирает каждый третий. Этот Гафур кастрирует мальчишек прямо здесь. Не здесь именно, а в одном из мест в Атлантисе. И знаешь, почему здесь, а не в Хаммие? Не знаешь. А я ведь подсказку дал. Жадный он. Каждый третий умирает, а на них в дороге деньги, пусть совсем мелкие — несколько медянок на покупку гнилых овощей, но тратятся. Я сделаю крюк и продам тебя ему. С условием, что он тебя кастрирует. Поживешь без уды и погремушек. Хочешь, в этом поклянусь?
Все ошеломленно молчали, только лесовики угрюмо кривились, они до сих пор не могли оправиться от мысли, что потеряли громадные деньги.
— Нет, не надо, пожалуйста! — крикнул Серри.
Эйгель испуганно молчал, его застывшая фигура говорила о многом. Ламинт, довольный происходящим, усмехнулся и продолжил:
— Слово давать не буду. Вдруг Гафура не встречу. Все может статься. Но если увижу, то продам с таким условием. Вот это обещаю.
Еще раз довольно оглядев окружающую картину, Ламинт повернулся к Хелгу.
— Милорд, три золотых за вашего графа я получил. Хочу получить остальные. Меч и все другое.
Хелг стал снимать перевязь, скинул кольчугу и куртку, собрался снимать сапоги, но Ламинт его остановил.
— Сапоги не снимайте. Не гоже барону без сапог. У вас оставалось три серебрянки. Беру их за сапоги, хотя те стоят подороже.
Хелг, отдав три монетки Ламинту, посмотрел на сидящего в прострации
— Эй, как там тебя? Ламинт. Послушай, я выкуплю парня по полной цене баронета. Пять золотых.
— И потом пошлешь солдат, узнав от него наше новое место?
— Зачем же? Можно сделать проще. Я передам пять золотых любому человеку, пришедшему от тебя. А ты, получив деньги, отпускаешь парня из любого места. Сразу или перед тем, как уехать снова куда — то. Куда уедешь, я не узнаю. Пять золотых. Согласен?
— Пять золотых. Это двести серебрянок. Целая куча. Пять таких мешочков. Как, парни, соглашаться?
— Лишние два золотых не помешают. Цена настоящего баронета, а этот теперь простолюдин. Соглашайся.
— Хм. Лишних два золотых. А потеряли из — за него сколько? — Ламинт задумчиво взвесил в руке мешочек с деньгами. — Двести монет. Я согласен его продать за двести монет.
— Тогда в любое время твоему человеку отдадут пять золотых. Или ты предпочитаешь серебрянками? Тогда двести серебрянок.
— Ваша милость меня не понял. За этого сопляка я хочу двести золотых монет. И ни медянкой меньше.
— Что?! — Это уже вскричали все присутствующие, и ларцы и лесовики.
— Из — за него мы потеряли сто или двести монет, которые нам дали бы за графа в Лоэрне. Я теперь желаю их получить.
— Но это же простолюдин! За графа стандартный выкуп положен в пятьдесят монет.
— Тогда не о чем разговаривать. Забирайте своего раненого графа. Или оставайтесь с ним здесь, раз его нельзя тревожить. А нам пора уезжать. Слишком здесь стало стремно.
Ламинт подошел к Эйгелю, взял парня за шкирку и, подняв его на ноги, повел его обратно в сторожку.
— Пока посиди. — И стал связывать Эйгелю руки за спиной.
К нему подскочили его напарники.
— Ламинт, — свистящим, но громким шепотом, сказал один из бородачей. — Ты что, в самом деле, думал получить с этого барона двести золотых за сопляка? Тогда надо меньше называть. Пятьдесят монет. Или двадцать, как за виконта. За двадцать, может быть, и удалось бы, а?
— Глупый ты. Двадцать монет за простолюдина.
— Но он же был баронет.
— Это только хаммийцы таких ценят. В Атлантисе если ты бывший, хоть баронет, да хоть граф, то ты уже чернь. Как еще пять золотых барон мне предложил? Его же граф, когда выздоровеет, хорошенько за такое транжирство отругает. Даже может заставить выплатить из своего кошелька. А ты: «Двадцать монет»!
— Эй, Ламинт, я согласен.
— Э — э… на что, милорд?
— На двести золотых монет.
Лесовики выпучили глаза, да и не только они, и Эйгель с Серри тоже.
— Шутите?
— Нет, серьезно. Слово барона!
— За простолюдина?!
— Это мое дело.
— В чем подвох? Не пойму. Может быть, и здесь обманка. Это точно простолюдин? Не принц какой — то?
— Будущему лоэрнскому принцу Винтольду только три года.
— Для трех лет этот Эйгель большой переросток… Странный вы народ. Как друг за дружку стоите… А граф, когда очнется, вдруг разгневается и запретит такой обмен? Что тогда будет?
— Не запретит. Я Ксандра знаю. Скорее разгневается, если я сейчас не соглашусь.