Путь Сашки. Книга вторая
Шрифт:
Парни быстро развязали Сашку, поставили на ноги, а Карим подтолкнул его в сторону Эйгеля, к его ногам и, уперев руками в плечи, поставил на колени. Сапоги Эйгеля, уже запачканные дворовой весенней грязью, оказались перед Сашкиными глазами.
– Целуй, а потом лижи. И мой брат простит тебе твою презрительную ухмылку.
Сашка плюнул на сапог Эйгелю и попал! Эйгель от неожиданности вздрогнул и слегка отшатнулся, а затем судорожно сжал пальцы в кулаки. Сашка видел, как они напряглись, а затем стали подниматься над его головой, но остановились.
–
Сашку снова потащили к козлам, привязав его. Как в руках у Эйгеля оказался хлыст, тот так и не понял. Он смотрел на Сашку. Спина была очень бледной, контрастируя с обветренным лицом и смуглыми руками. На бледной спине выделялось черное рабское клеймо. На что брат Эйгеля сказал:
– Грязный ничтожный раб. Давай, брат.
Эйгель, как в тумане, поднял руку с хлыстом, сжал рукоять, замахнулся и встретился глазами с взглядом Сашки. Тот по-прежнему смотрел презрительно. Какие у него синие глаза! И рука Эйгеля стала опускаться. Но сразу же в голове промелькнуло другое: “Он считает меня дерьмом, как этот раб смеет!”. И рука Эйгеля поднялась снова.
– Ну, давай, баронет Севир, ты же настоящий аристократ. Покажи мне своё благородство.
Этого Эйгель уже не мог вытерпеть, отшвырнул плеть и побежал за дом. Здесь он вскоре услышал глухие свисты хлыста, а затем и крики Сашки. Громкие, истошные. Вначале он злорадствовал, а потом злорадство прошло, осталась пустота. Крики прекратились, только еще слышался свист плети.
– Пятьдесят, мой милорд.
– Как он?
– Вроде дышит, милорд.
– Вот как? Крепкий… Бросить его в подвал. И никому не сметь к нему заходить. Кто зайдет, ляжет на козлы. Асальд!
– Да, ваша милость!
– У нас есть выгребная свинячья яма?
– Да, милорд, есть.
– В замке или нет?
– За замком, ваша милость. Ух, запах там.
– За замком - это хорошо. Полная?
– Вроде, как неполная, милорд.
– Когда этот сдохнет, бросишь падаль в ту яму. Я же обещал, что его не будет в замке. А свои обещания я выполняю.
– Милорд…
– Что тебе еще?
– А как узнать, умер или нет? Надо к нему зайти, чтобы узнать, а вы запретили.
– Тебе разрешаю. И не смей его поить, кормить и всё такое!
– Слушаюсь, милорд…
Сколько просидел Эйгель за углом дома, он не знал. Просто сидел, тупо уставившись куда-то вдаль. Очнулся, когда весеннее солнышко стало хорошо припекать. Весна наступила! Эйгель встал и пошел к двери, ведущей в подвал замка. Спустился по лестнице и остановился перед камерой, в которую помещали провинившихся. На дверях висел большой амбарный замок. Он в нерешительности постоял, потрогал замок, а затем побежал наверх, в замок, где разыскал их управляющего.
– Асальд! Открой дверь камеры.
Управляющий, что-то считавший, перекладывая сухие палочки, поднял голову и вполоборота
– Нельзя.
– Мне можно!
– Нет, его милость запретила.
– Но не мне!
– Нет.
Эйгель закусил губу, предательская слеза готова была сорваться, хорошо, что управляющий вновь наклонился над своими палочками.
– Я гляжу, мой брат совсем всех разбаловал. Слуги нагло оскорбляют наследного баронета. Не встают, не кланяются, разговаривают как с равным. Да за такое и тридцати плетей мало. Лучше пятьдесят. Хорошо, брат скоро уедет по делам, я приму решение о твоем наказании.
Асальд побледнел, вскочил, и низко поклонившись Эйгелю, сказал:
– Простите, ваша милость, забылся. Больше не повторится.
– Мой брат говорит, что прощение бывает только после наказания.
– Ваша милость!..
– Иди, открывай дверь.
Асальд, напуганный нешуточной угрозой, зажег факел и открыл дверь камеры, куда бросили Ксандра. Эйгель перешагнул порог, следом вошел управляющий, зажигая факелы, висящие на стене. Эйгель взглянул на Ксандра и содрогнулся. Спины не было видно, все было в крови, которая еще чуть сочилась, а в некоторых местах стала запекаться. Он, не смея отвести взгляд, подошел поближе и почувствовал, что наступил на что-то липкое. Это кровь, натекшая под солому, которой был усыпан пол.
– Он жив?
– хрипло, не своим голосом спросил Эйгель.
Управляющий наклонился над Ксандром, потрогал шею и выпрямившись сказал:
– Вроде жив, ваша милость. Крепкий парнишка. Только не жилец.
– Как?
– Не выжить, хорошо, если протянет до утра.
– И ничего нельзя сделать?
Управляющий замялся.
– Так ваш брат запретил мне помогать.
– А я разрешаю, приказываю, прошу…
– Ваша милость, ваш гнев еще когда будет, а его милость здесь и сегодня же я составлю вот этому рабу компанию. Нет, хоть режьте, помогать не буду.
– Тогда не помогай, а скажи, что надо сделать.
– Ну… напоить бы, там у него все пересохло. Но он без сознания. Можно намочить тряпочку и в рот положить. Хоть какое облегчение. Раны бы обмыть, да чем-нибудь из травок обложить. Это к лекарке. У нее должны быть. И жаровню сюда бы с угольями. Вон какой холод и сырость. Здоровый окоченеет, а он на жиденькой соломе, да и та вся в крови.
– Я сам все сделаю. И к лекарке съезжу. Пойдем, покажешь, где жаровня и угли. Что еще? Вода, тряпки, свежая солома…
– Да без толку это, ваша милость. Это только отсрочит на пару часов. Да и то…
– Почему?
– Сил у него осталось мало. Крепкий он, за жизнь держится, но как остатки сил уйдут, так и умрет. А сил уже нет. Как еще держится…
– А у лекарки есть, что силу добавит?
– Не знаю. Если и есть что, то этого мало. Тут надо очень большую силу дать. Нет у нее такого.
– И нигде нет?
Управляющий замешкался, опустил глаза, закусил губу.
– Что, есть?
Асальд огляделся и почти шепотом сказал: