Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Шрифт:
Сзади залязгал металл. Не оборачиваться — стоп!
— Олег, всё нормально! — весело прокричал Игорь. Краем глаза я замтеил, что Вадим сражается всего-навсего с одним негром. Так, быстро мы…
"Мой" ниггер прыгнул вперёд, размахиваясь рубануть в голову. Я увернулся, пнул его в пах и помчался следом за покатившимся по склону врагом, чтобы уже не дать ему встать — обойдётся, выродок…
Негр внезапно остановился, сжавшись на снегу в комок — я был вынужден по инерции через него перепрыгнуть. Проскользил сколько-то и, ощутив сильный удар в левый
Меня шатнуло, и я, сам не понимая, почему, сел в истоптанный снег. Дикая боль рванула бок — такая, какой я ни разу в своей жизни не ощущал. Для такой боли нет слов, нет красок… её не описать. И она, наверное, слишком сильна для четырнадцатилетнего мальчишки — потому что я и не крикнул, а только открыл рот. Боль забила его, как горячая кислая каша.
— Олег! — дёрнулся ко мне Сергей. Его противник побежал, я махнул палашом: уйдёт же! Сергей резко повернулся, из его руки вылетел метательный нож, и негр, взмахнув руками, рухнул и съехал по снегу в ручей. Нож торчал у него в затылке. — Олег, ты что?!
Сергей всё-таки опдбежал ко мне, встал на колено, вонзив в снег палаш.
В боли появился какой-то перерыв, и я ответил:
— Не знаю… — но голос сам собой оборвался мучительным кашлем — и я увидел, что откашливаю струйки тёмно-вишнёвой крови.
— Вадька, Север! — закричал Сергей и нагнулся, а потом мне стало ещё больнее, хотя это, казалось, было невозможно, и я упал в снег. — Олег ранен!
"Ранен?" — подумал я. Надо мной склонились три лица, а между ними среди низких серых облаков я увидел пронзительно-голубой овал чистого неба.
173.
Потом оттуда, сверху, полилась клубящаяся чернота, и я утонул в ней. Там было спокойное покачиванье, только бок временами дёргало, а думать совсем не хотелось, что для меня было необычно. Но потом я ощутил жар огня, услышал голоса — вроде бы и Танькин — и напрягся, пытаясь понять, о чём они говорят. Глаза у меня рводе бы были открыты, но я видел почему-то только вереницы огненных теней, кружившиеся в странном быстром танце…
— …селезёнка…
— …кровь в животе…
— …нет…
— …он тебя не видит, Тань…
— …толла…
— …сразу почти отключился…
— …будем вытаскивать…
— …держите его…
— …Таня, уйди!..
Больно. Мне стало очень больно, и эта боль рванула меня куда-то вверх, навстречу сыплющимся с небосклона звёздам…
* * *
Я не умер, хотя Олька говорила — должен был. Наверное, тола всё-таки не достала до селезёнки — не знаю. Когда я пришёл в себя, был уже конец января — я провалялся без сознания больше двух недель.
Эти недели я тоже не помню. Просто временами в той темноте, гдя плыл я по нездешним рекам, меня настигала боль; в рот что-то вливалось — и боль уходила, вновь отправляя меня в дремотное путешествие без звуков, запахов, красок и ощущений.
Когда я открыл глаза — была ночь.
Боль в боку была, но какая-то поверхностная, как при заживающем порезе, который ненароком задел. Мне даже хотелось потянуться, но я лежал под одеялами и не стал этого делать. Вместо этого я повернул голову.
Справа от меня, скорчившись и положив голову на руки, скрещенные на коленях, сидела Танюшка. Я слышал её затруднённое дыхание, а потом заметил — или это отсветы костра так пошутили? — круги возле глаз, какие бывают от усталости и недосыпа. Как пишут в старых романах — сердце моё дрогнуло от нежности (правда!) и я хотел её окликнуть, но не успел — чья-то ладонь легла мне на губы, и я увидел над собой улыбающуюся физиономию Сергея под спутанными лохмами светлых волос, с белозубой и радостной улыбкой.
— Очнулся? — прошептал он. — Привет… Не трогай её. Мы-то меняемся, а она около тебя днюет и ночует, не отгонишь… Попить, что ли?
Хорошо помню, что я спросил. Меня это почему-то так волновало в тот момент, что все остальные мысли выскочили из головы:
— Эй, а как… в смысле — кто… когда я в туалет?!.
Владимир Бутусов
Если ты хочешь любить меня — полюби и мою тень,
Открой для неё дверь, впусти её в дом.
Тонкая, длинная, чёрная тварь прилипла к моим ногам.
Она ненавидит свет, но без света — её нет.
Если ты хочешь — сделай белой мою тень…
Если ты можешь — сделай белой мою тень…
Кто же, кто ещё, кроме тебя?
Кто же, кто ещё, если не ты?
174.
Если ты хочешь любить меня — приготовь для неё кров.
Слова её — всё ложь; но это — мои слова.
От долгих ночных бесед под утро болит голова,
Слёзы падают в чай, но чай нам горек без слёз…
* * *
Было третье февраля, когда я, опираясь на плечо Танюшки, выбрался наружу. Я всгде ненавидел болеть и пользоваться чьей-то помощью. Но сейчас — другое дело. Танька вела меня, закусив губу, и лицо у неё было таким серьёзным, что мне стало смешно…
…Негры потеряли до сотни бойцов ещё до того, как подошли к горной крепости Шверды. Мои ребята и появившиеся австрийцы по кусочкам раздёргивали их дозоры и фуражиров. Последние, поняв, что чехов им не взять, попытались было тронуться в обратный путь, но их продолжали бить беспощадно — и остатки полутысячной орды растаяли среди неприветливых морозных лесов. Едва ли кто-то вернулся в их земли и донёс неведомому начальству весть о судьбе экспедиции. Потерь у нас не было совсем, даже раненым оказался я один. Шверда и конунг австрийцев, молчаливый светловолосый мальчишка по имени Эмиль, навещали меня как раз через день после того, как я пришёл в себя…