Путь в Европу

статей Сборник

Сорин Василе: Это – вопрос к социологам и культурологам, каковых среди нас нет. Но если даже вы правы, «более сильная» культурная инерция оказалась не такой уж сильной и через несколько лет иссякла под воздействием полученных жизненных уроков. Она лишь слегка замедлила нашу интеграцию в Европу, но непреодолимым барьером на пути такой интеграции не стала.

Лилия Шевцова: По-моему, разговор о причинах событий, происходивших в Румынии в 1990-е годы, увел нас от того, что же именно тогда происходило. Ведь были же и какие-то реформы, начиналась приватизация, о которой здесь уже вскользь упоминалось. Как все-таки она осуществлялась?

Луминита Пигуи (третий секретарь посольства Румынии в РФ):

Разумеется, реформы имели место. Как отмечали мои коллеги, были освобождены цены, хотя и не все. Почти сразу после падения коммунизма было узаконено

право на свободную предпринимательскую деятельность, в результате чего рядом с государственным сектором экономики довольно быстро стал развиваться мелкий частный бизнес. Начались возвращение прежним владельцам конфискованной у них при коммунистическом режиме собственности или выплата компенсаций – этот процесс, впрочем, не завершен до сих пор. Что касается приватизации в более широком смысле слова, то схема ее проведения, законодательно утвержденная в конце 1991 года, несколько отличалась в Румынии от других схем, применявшихся в посткоммунистических странах.

У нас, как и в большинстве этих стран, использовалась раздача населению ваучеров, но на них можно было приобрести только 30% акций тех или иных предприятий. При этом, чтобы не создавать слишком больших стартовых преимуществ для работников наиболее перспективных из них, трудовые коллективы, включая и их руководителей, получили право на приобретение в обмен на ваучеры лишь 10% акций тех предприятий, на которых они работали.

Лилия Шевцова: Следовательно, менеджерской приватизации, получившей широкое распространение в некоторых странах, в Румынии фактически не было?

Луминита Пигуи: Она была, но в очень небольших масштабах. Большинство из 30% акций всех предприятий, предназначенных для приватизации, предполагалось продавать, в обмен на ваучеры, всем гражданам страны. Это происходило при посредничестве пяти частных имущественных фондов, созданных в регионах. Фонды специализировались на определенных отраслях, а акции гигантов индустрии были распределены между всеми фондами. Люди могли, оставляя свои ваучеры в любом из них, стать акционерами выбранного ими предприятия и через три года начать получать дивиденды. Эта приватизация проходила несколько лет и была завершена в 1996 году.

Лилия Шевцова: И спустя три года люди стали получать дивиденды?

Сорин Василе: Кто-то стал, а кто-то на этом даже разбогател. Но таких людей было немного. Во-первых, потому, что имущественные фонды не имели возможности сами выбирать объекты для приватизации; перечень таких объектов, включавший массу неперспективных предприятий, предписывался в административном порядке. И надо было иметь коммерческую интуицию, чтобы приобрести акции, в перспективе сулившие прибыль. Естественно, что у большинства людей такой интуиции нет, и они, отдавая себе в этом отчет, начали свои ваучеры продавать, благо законом такая продажа дозволялась. Во-вторых, при широкой распродаже ваучеры обесценивались, а их обесценивание опять-таки было на руку тем, кто обладал коммерческим чутьем.

Луминита Пигуи: Я забыла сказать о том, что некоторые отрасли – оборонная, энергетическая, шахты, транспорт, телекоммуникации – в то время приватизации не подлежали вообще…

Игорь Клямкин: Так было на первой стадии рыночных реформ во многих посткоммунистических странах. Но ни в одной из них не было такого, чтобы предприятия, предназначенные для приватизации посредством раздачи ваучеров, приватизировались не полностью, а лишь на 30%. Оставшиеся 70% государство, как я понимаю, сохраняло за собой?

Луминита Пигуи:

Президент и правительство, как здесь уже отмечалось, опасались в то время резких реформаторских движений, предпочитая двигаться осторожно и медленно. У них была тогда такая стратегия: сначала – бесплатная передача населению 30% акций, а затем, на следующем этапе – продажа оставшихся 70% румынским и иностранным инвесторам в течение семи лет, ежегодно по 10%. Но постепенно становилось очевидным, что воплотить этот замысел в жизнь невозможно.

Правительство опасалось закрывать неконкурентоспособные предприятия и хотело продавать их независимо от их конкурентоспособности. Оно хотело, чтобы частный капитал, купив эти предприятия, обеспечил их реструктуризацию и модернизацию. Однако ни у румынского, еще очень слабого, ни у иностранного капитала не было к тому никакого интереса. Не говоря уже о том, что иностранцев отпугивали отсутствие в Румынии правовых институтов рыночной экономики и чрезмерность бюрократических барьеров, которые с успешным ведением бизнеса казались несовместимыми.

Поэтому новое, более либеральное правительство, пришедшее к власти в конце 1996 года, сразу же провозгласило курс на резкую радикализацию всех реформ, включая приватизацию.

Игорь Клямкин:

Примерно в то же время аналогичные сдвиги в экономической политике произошли в Болгарии и Словакии. В этих странах, как и у вас, общество в первой половине 1990-х было настроено на сохранение доминирующей роли государства в экономике, опасалось прихода в нее иностранных бизнесменов и приводило к власти левых политиков. А потом, под влиянием очевидных для всех неудач, оно обретало готовность согласиться на то, что до того считало неприемлемым. Но это ведь означает, что все разговоры о ментальном отторжении теми или иными народами свободной рыночной экономики, о некоей фатальной роли культурных архетипов и тому подобных вещах, якобы блокирующих реформы, не имеют под собой никакой почвы.

То, что провозглашается глубинной особенностью культуры, оказывается на поверку ситуативным настроением, способным, под воздействием преподнесенных жизнью уроков, меняться в течение каких-нибудь нескольких лет. И если в стране нормальный политический климат, если общество получает неискаженную информацию о происходящем и имеет возможность свободно выбирать между конкурирующими политическими силами, то смена настроений неизбежно ведет к смене социально-экономического курса. Румынский опыт, как я понимаю, свидетельствует именно об этом?

Луминита Пигуи:

Судите сами: только за один 1997 год было продано 35% государственной собственности. При этом убыточные предприятия продавались по низким, почти символическим ценам без выставления покупателям каких-либо условий, а часть предприятий, на которые покупателя не находилось, была ликвидирована.

Речь шла еще не столько о модернизации экономики, сколько об ее освобождении от балласта. Приватизировались в основном небольшие или не имеющие важного хозяйственного значения объекты. Но уже в следующем, 1998 году греческой телекоммуникационной компании было продано 35% румынской компании Rom Telecom (впоследствии пакет проданных грекам акций увеличился до 54%). А еще через год Евросоюз согласился открыть переговоры с Румынией об ее вступлении в него, после чего началось ускоренное преобразование, в соответствии со стандартами ЕС, институционально-правовой среды. С этого времени наши ведущие предприятия – в том числе и те, которые в начале 1990-х считались приватизации не подлежащими, – стали продаваться иностранцам.

За несколько лет западные компании стали владельцами крупнейших румынских предприятий нефтехимической, металлургической, электротехнической, автомобильной, шарикоподшипниковой, цементной, пищевой промышленности. В собственность иностранцев переходили электрораспределительные и газораспределительные компании, был продан австрийцам и контрольный пакет акций нефтяной компании Petrol – крупнейшей в Центральной и Восточной Европе, располагающей двумя нефтеперерабатывающими заводами и сотнями заправочных станций (в том числе и за рубежом) и ведущей разработку нефтяных месторождений в нескольких странах (Индии, Казахстане, Иране).

Лилия Шевцова: Похоже, богатые природные ресурсы не стали для вас «нефтяным проклятием», блокировавшим либеральные реформы. И превращение в «петростейт», в «бензиновое государство» Румынии тоже не грозит…

Сорин Василе: Такой опасности нет уже потому, что эти ресурсы у нас не такие богатые, как в России или некоторых арабских странах. Вся наша добывающая промышленность не производит и 10% ВВП.

Лилия Шевцова: На каких условиях осуществлялась в Румынии продажа собственности иностранцам? Какие обязательства возлагались на покупателя? В 1997 году начинали с того, что продавали без всяких условий и возлагаемых обязательств. А потом?

Сорин Василе: Тогда речь шла о предприятиях, которые и без обязательств не очень-то стремились покупать. В дальнейшем же условия, разумеется, оговаривались. Они могли касаться инвестиций, сохранения профиля предприятия и рабочих мест на тот или иной срок, экологии и многого другого. В случаях, когда нам соблюдение тех или иных условий было особенно важно, мы сознательно шли на снижение продажной цены.

Луминита Пигуи: В период с 1993 по 2005 год было заключено 10 800 соглашений о купле-продаже предприятий. Из них 1450 были впоследствии расторгнуты, так как покупатели не могли выполнить взятые на себя обязательства. В этих случаях компании возвращались государству, а затем снова приватизировались.