Путь в новогоднюю ночь
Шрифт:
Если бы он попал в буран один, он наверняка бы не волновался так, как сейчас.
— Ты сердишься? — спросила девушка.
— Ничего я не сержусь. Просто порезал палец.
Наташа стала разгребать сугроб под елью. Пальцы мерзли, снег был сухой и колючий, он набивался под ногти. Потом рукам сделалось теплее: Наташа докопалась до мха. Она сунула пальцы под шапку, отогрела их и только потом начала рвать сухой мох для костра.
— Нашел! — радостно крикнул Горохов. — Нашел топор!
…Через полчаса они
— Чай пить будем? — спросил Горохов.
— Обязательно.
Горохов достал из вьюков котелок и зачерпнул снега. Поставил прямо в костер.
Котелок сразу же стал черным. Костер сердито зашипел, языки пламени стали лизать снег, превращая его в синюю воду.
Горохов снова сходил к вьюкам и принес карабин.
— Зачем? — спросила Наташа.
— Шатун, говорят, бродит.
— Медведь?
— Конечно, не кошка.
Девушка придвинулась к нему и сказала тихо:
— Страшно.
— Ты, оказывается, трусиха.
— Ага.
— А еще геологом называешься. Что же тебе бояться, когда я рядом?
Он обнял девушку. Наташа съежилась. Горохов прижал ее к себе и поцеловал в нос.
— Холодный. Люблю тебя.
Он взял ее лицо в руки и начал целовать глаза медленно и долго. Губы у него были шершавые, потрескавшиеся. Наташа вспомнила, что у Воронова точно такие же губы.
Только он совсем не умел целоваться. Она целовала его, а Воронов только краснел и растерянно щурился.
— Толя, — спросила девушка, — Толя, а ты меня правда любишь?
Горохов ничего не ответил. Расстегнул ее куртку и положил руку на грудь. Голова у Наташи закружилась. Ей стало еще холоднее, а по спине поползли цепкие мурашки.
Снова вспомнился Воронов, неуклюжий, долговязый, в очках. А рядом — Горохов. И губы у него шершавые и руки властные.
— Не надо, — попросила девушка и отодвинулась.
Горохов достал из кармана махорку и свернул козью ножку. Выхватил из костра головешку и, перебрасывая ее с руки на руку, ловко прикурил. Хмыкнул, покачал головой.
— Смотри, чай закипает, — сказал он.
— Да, пузырится. Пора класть заварку и соль.
— Сейчас я принесу.
Горохов поднялся и ушел в темноту. Олени, связанные друг с другом, разгребали копытами снег и щипали ягель — свое лакомство, похожее по виду на лавровый лист.
— Что ты долго так, Толя?
— Ищу.
Наташа закрыла глаза. «Что же это такое, Воронов? Почему тебя нет рядом? Ведь ты раньше всегда был рядом, всегда и везде. Ты помогал мне разбираться в других и самой себе. А когда я решила идти с Анатолием к Алаторцеву, ты ничего не захотел мне объяснить. Ты просто сказал, что каждый волен в своих поступках.» Тайга молчала. Ветер стих. И вдруг дикий, нечеловеческий крик рванул ночную темь. Наташа вздрогнула, подняла глаза и увидела перед собой шатуна — бурого медведя.
— Толя, — позвала девушка, — Толя же!..
Крик повторился, но теперь уже
Медведь встал на задние лапы и шагнул к костру. Ощерил пасть. Зубы у него были неровные, налезавшие один на другой, словно плохо ставленный частокол. Медведь зарычал, и рев его отдался эхом.
Прошла секунда, не больше. Наташа откинулась на руки. Правая попала на ствол карабина. Девушка рванула карабин к себе, вскинула к груди и нажала курок.
Приклад больно стукнул ее в подбородок. Наташа выстрелила еще раз, и мохнатая огромная туша бухнулась в костер. Запахло паленым.
Наташа поднялась. Ноги дрожали в коленях. Куртка на груди была по-прежнему расстегнута…
— Наташа! — позвал ее Горохов. Он шел из зарослей. — Наташа, — повторил он. — Наташа, боже мой…
2
Они добрались до зимовья, построенного около устья Няндармы, далеко за полночь.
В избушке было еще холоднее, чем в тайге. Горохов принес дров и разжег маленькую печку, сделанную из железной бочки. В избушке стало тепло через десять минут.
— Ну что ж, давай распаковываться, — предложил Горохов.
Наташа сняла куртку и подошла к печке. Подбросила еще два поленца и села на пол, поближе к огню.
— Поставь чай, — сказала она.
— Я не люблю, когда мне приказывают.
Девушка ничего не ответила. Протянув руки к открытой дверце печки, она грела пальцы, сжимая и снова разжимая маленькие кулаки. Горохов сходил за снегом, поставил котелок на печку и сел рядом с Наташей.
— Послушай, великая охотница, — улыбнулся он, — а ты на меня серьезно дуешься?
Наташа внимательно посмотрела на него и вдруг рассмеялась.
— Я не дуюсь на тебя, ничуть не дуюсь.
Горохов нахмурился, отошел к столу, сколоченному из плохо оструганных досок. Потер мизинцем переносье. «Это все, конечно, станет известно в экспедиции, — подумал он. — Просто чертовщина какая-то!» Достал из заднего кармана флягу со спиртом и спросил:
— Ты хочешь погреться?
Девушка ответила:
— Да.
Горохов налил ей спирта и разбавил его теплой водой. Наташа выпила и закашлялась. Она долго дышала носом и жмурилась, чтобы скрыть слезы. Горохов подвинул ей кусок хлеба и посыпал его солью. Наташа съела промерзший кусок и вытерла пальцами под глазами. Глаза у нее были смешные, лунные, словно у китаянки.
Потом выпил Горохов. Он крякнул, закурил и, улыбнувшись, покачал головой:
— Вот ведь какая штука жизнь, а?
Наташа ничего не ответила. Тогда Горохов взял ее руку в свои и сказал:
— Я шатун, Наташенька, самый настоящий шатун. Я ищу, я вечно ищу, но ничего не могу найти, потому что мне мешают другие медведи, более сильные. Вот тебя я нашел — и то, вижу, теряю. Оттого, что попался более сильный шатун. Что смеешься? Не надо. Если бы я сидел у костра, а ты пошла бы за солью к вьюкам, ты поступила бы так же, как и я.