Путь в Обитель Бога

Соколов Юрий Юрьевич

— Хорошо, — сказал Ждан, окинув меня критическим взглядом, — я тебе по-другому объясню. С поверхности любого предмета отделяются молекулы вещества, из которого он состоит. Точно так же, как испаряется вода в котелке, даже в том случае, если он не висит над огнём.

Теперь пришла моя очередь критически посмотреть на него.

— Ты хочешь сказать, что если я оставлю вот у этой скалы винтовку, через некоторое время она испарится?

— Потребовалось бы очень много времени, — ответил Ждан. — И это произойдёт лишь в идеальных условиях. В реальности к любому веществу будут прилипать свободно странствующие молекулы того же самого вещества, так что его масса не уменьшится.

— Тогда зачем ты мне голову

морочишь?

— Сам спросил. Теоретически, любое тело, перемещаясь в пространстве, будет оставлять за собой след из потерянных частиц, и не только таких крупных, как атомы и молекулы. При наличии очень чувствительных приборов такой след можно засечь, но я понятия не имею, есть ли подобные приборы у ибогалов. Прежде всего, необходимо знать, из чего состоит тело.

— Ну, и из чего может состоять Книга?

— Не знаю. Я что — в лаборатории с ней работал?

— Зануда.

— А я тебе не Имхотеп, который знает ответ на любой вопрос! — тут же разошёлся Генка. — Я обычный среднестатистический хомо сапиенс. Чем и горжусь. А ты, Элф…

— Да ладно, — примирительно сказал я. — Не знаешь — так и не знаешь.

— Ну нет, я тебе скажу! Ты — хомо неандерталенсис четвероногий, если не выразиться хуже. Нормальный человек несёт в себе от одного до четырёх процентов генома неандертальца, а у тебя всё наоборот! Ты…

— Давай потише, — буркнул Бобел, обращаясь к Генке. — Чего орёшь на весь мехран?

— Правильно, — сказал я. — Здесь поблизости могут околачиваться другие сапиенсы, и не все они обязательно хомо. Так что закрой поддувало, гений прямоходячий.

— Мне непонятно твоё пренебрежительное отношение к четвероногим, — вкрадчиво сказал Тотигай, лениво переворачиваясь на спину и выпуская когти на передних лапах. — Объясни-ка мне, почему в контексте человеческой культуры определение «четвероногий» приобрело унизительный оттенок?

— Если думаешь меня напугать, — с достоинством сказал Генка, — то напрасно стараешься.

— Нет, я не думаю тебя пугать, — с не меньшим достоинством ответил Тотигай. — Но имей ты хоть какое-то понятие о вежливости, как её понимают керберы, тебе стоило бы чуток испугаться. Ничего не боятся только полные дураки, что ты не раз с успехом доказывал.

— Подъём! — скомандовал я вставая.

— Сидеть на месте! — прохрипел вдруг Тотигай с такими интонациями, что я так и застыл в полусогнутом положении.

Генка непроизвольно дёрнул головой, пытаясь оглядеться по сторонам, но кербер зарычал на него, почти не разевая пасти:

— Не крути башкой! Иначе потеряешь её!

Сам он замер в позе на спине с задранными кверху лапами. Бобел казался не более живым, чем камень, на котором он сидел. Мне оставалось надеяться, что и я выгляжу так же.

Нашу стоянку покрыла огромная тень, она мазнула по ней и заскользила дальше, вперёд. Я уже думал, что нам конец, потом испытал невероятное облегчение, на смену которого тут же пришла уверенность, что нам всё же конец. Мы находились посреди чистой, круглой как блин площадки, расчищенной разгребателем; один только Бобел сидел у её края. Пусть драконы и отслеживают только движение, однако картину, которую видел сейчас один из них, назвать естественной было никак нельзя. Фигуры троих из нас наверняка выделялись очень чётко. И если Тотигай ещё мог бы сойти в глазах дракона за труп кербера, то мы с Генкой за высохшие мумии — никак.

Тень вернулась, и она стала больше. Дракон ещё не решил, живые мы существа или нет, но теперь он снижался, описывая над нами круги. На следующем круге он сядет, чтобы всё как следует рассмотреть. Но ещё раньше учует наш запах.

— Давай, Элф! — гаркнул Тотигай, одновременно вскакивая на все четыре лапы.

Не разгибаясь, я метнулся к своему рюкзаку и схватил прислонённую к нему винтовку. Сверху

раздался торжествующий рёв, переходящий в раздирающий душу визг. Тень уже наползала на нас снова, и это было очень хорошо, поскольку она загородила от меня солнце. В перекрестье прицела я увидел драконий бок и выпустил четыре пули подряд в основание распростёртого прямо над нами перепончатого крыла. Визг снова сменился рёвом — на этот раз от боли. Дракон, не сумев удержать равновесие на одном правом крыле, круто пошёл влево и с воем и грохотом врезался в лавовое поле чуть впереди за нашей стоянкой. Нажимая на спуск так быстро, как только мог, я успел всадить ещё две пули в область сердца, когда его туша промчалась прямо надо мной, но они, скорее всего, безнадёжно увязли в массе мощных грудных мышц чудовища, а потом всё утонуло в туче поднятой его падением пыли.

Мы оказались в очень плохом положении. Вокруг лежала равнина, сплошь заваленная кусками шлака размером с кулак, с человеческую голову и ещё больше. Любой, вздумавший спасаться бегством, переломал бы себе здесь ноги уже через несколько прыжков. Единственным путём отступления оставалась пробитая разгребателем тропа — туда и бросились Генка с Тотигаем. Длинный и толстый как мачтовая сосна хвост обрушился на то место, где они только что находились. Из тучи пыли прямо надо мной показалась одна из голов. Я понимал, что в голову стрелять бесполезно, что мозг находится не там, и что голов несколько, но всё же выстрелил и выбил один глаз. Дракон задрал хвост в самое небо, целясь в меня костяной пикой, которой он оканчивался — совсем как у бормотуна, только пика была четырёхгранная и длинной в добрую сажень. Я метнулся вбок, а дракон ударил; камень брызнул во все стороны словно вода; он ударил снова, а я бросился в другую сторону; из пыли вынырнула вторая голова с разинутой пастью, но в это время рядом заработал пулемёт Бобела, и дракону стало не до меня.

Большого вреда пули нанести чудовищу не могли, но их было много, патронов Бобел не жалел и сумел его отвлечь. Одна из голов буквально взорвалась изнутри, когда в пасть попала граната, выпущенная Генкой из подствольника. Во все стороны летели разбрасываемые драконом куски шлака, выбитые пулями осколки панциря и стреляные гильзы. Добравшись до своего рюкзака, я выдернул из него разрядник и сумел разнести вторую голову, после чего меня сбило с ног ударом крыла и накрыло им, словно тяжёлым живым одеялом. Дотянувшись левой рукой до ножа, я воткнул его в перепонку где-то у своего колена и потянул вверх, стараясь сделать возможно более длинный разрез. Пулемёт замолчал. Я подумал, что Бобел погиб, но у него просто кончились патроны. Генкин автомат тоже заглох, а сам он валялся на тропе с разбитой в кровь головой.

Я выбрался наружу из-под крыла, точнее — пролез прямо сквозь него, спрыгнул на землю, чтобы дракон меня не сбросил, и поднял разрядник. Передо мной была его горообразная туша. Чудовище бестолково мотало из стороны в сторону последней уцелевшей головой, пытаясь сбросить вцепившегося в неё всеми четырьмя лапами Тотигая. Прицелившись в закрытый мощными спинными пластинами хребет, я начал стрелять, стараясь не думать про болтавшегося на волосок от смерти кербера и о том, что будет, если дракон двинет крылом в мою сторону. Но он лишь бил им по земле, вздымая тучи пыли, а второе, простреленное мной и безнадёжно переломанное при падении, было подвёрнуто под туловище. Где-то рядом со мной находилась и его передняя лапа, одного удара которой хватило бы для того, чтоб расплющить быка. Снова заработал пулемёт Бобела, он был совсем рядом, и горячие гильзы полетели прямо в меня, отскакивая от моего плеча и корпуса разрядника. И чудище не выдержало — уронило уцелевшую, но с выцарапанными глазами голову, махнуло-таки крылом, сбив с ног нас с Бобелом, и сгорбилось в последней судороге.