Путь вниз

Матесон Ричард

Стена в три четверти высоты погреба рядом с обогревателем была стеной скалы; площадка, посыпанная песком, – ужасной пустыней, по барханам которой ползал не паук размером с человеческий ноготь, но ядовитый монстр ростом почти со Скотта.

Реальность стала относительной. И с каждым новым днем Скотт все больше убеждался в этом.

Через шесть дней реальность для него и вовсе перестанет существовать, – но не смерть будет тому причиной, а простое до ужаса исчезновение. Ведь когда роста в нем не останется и дюйма, разве будет для него существовать

какая-нибудь реальность?

И все же он продолжал жить.

Скотт изучающе осматривал отвесные стенки холодильника, задавая себе один и тот же вопрос – как он заберется наверх, к печенью?

От неожиданного грохота Скотт подпрыгнул и повернулся назад, озираясь.

Сердце бешено забилось в груди. Это всего-навсего вновь ожил, весь сотрясаясь, масляный обогреватель. Механизм работал с таким грохотом, что пол ходил ходуном, а ноги Скотта немели от пробегавшей по ним вибрации.

Скотт с усилием сглотнул слюну. Его жизнь сродни жизни в джунглях, где каждый шорох предупреждает о притаившейся опасности.

Сумерки сгущались. В темноте погреб становился очень страшным местом. И Скотт поспешил пересечь пространство погреба, ставшее едва ли не ледяным от вечерней прохлады. В халате, похожем на палатку, он весь трясся от холода. На эту немудреную одежонку ушла одна тряпочка, в которой Скотт сначала проделал дырку для головы; затем разрезал ткань по бокам и связал свободные концы узлами. Одежда, в которой он когда-то прямо-таки свалился в погреб, лежала теперь грязной грудой рядом с водогреем. Ее Скотт носил, пока это было хоть сколько-нибудь возможно: закатывал манжеты и рукава, затягивал потуже пояс брюк, в общем, носил, пока свободно висевшая ткань не превратилась в мешок, стеснявший движения. И вот Скотт сделал для себя халат, в котором только под водогреем спасался от холода.

Его шаг перешел в нервное подпрыгивание: ему вдруг захотелось побыстрее сойти с чернеющего пола. Взгляд на мгновение упал на верхний край скалы, и Скотт вздрогнул всем телом – ему привиделся паук.

То, что это была всего лишь тень, он разглядел уже на бегу. И опять – с бега – на нервный шаг.

«Привыкнуть к крадущемуся по пятам ужасу? – мелькнуло в голове. – Но возможно ли это?»

Вернувшись под нагреватель. Скотт надвинул на свою кровать картонную крышку и, оградив себя таким образом от возможного нападения паука, прилег отдохнуть.

Его все еще пробирала дрожь. В нос ударял едкий запах пересохшего картона, и казалось, что вот-вот наступит удушье. Но это была очередная иллюзия, иллюзия, от которой он страдал каждую ночь.

Скотт пытался заснуть. До печенья он попробует добраться завтра, когда рассветет. А может быть, и вовсе бросит все свои попытки и, несмотря ни на какие страхи, просто будет ждать, когда голод и жажда сделают то, что он не смог сделать сам, – положат конец всем его мучениям.

«Чепуха! – с остервенением подумал Скотт. – Если я до сих пор еще не смирился с роком, то теперь и подавно не соглашусь на это».

64

дюйма

Луиза вела голубой «форд» по гладкому до блеска, широкому шоссе, которое, описывая дугу, вело от Куинз-бульвар к Кросс-Айленд-парку. Тишину в машине нарушал лишь шум работающего двигателя: запас ничего не значащих фраз истощился уже когда они, вынырнув из тоннеля Мидтаун, проехали с четверть мили, и пять минут назад Скотт придушил спокойно лившуюся из приемника мелодию, яростно ткнув пальцем в блестящую кнопку выключателя.

И теперь Скотт сидел, уставившись в лобовое стекло мрачным, ничего не видящим взглядом. Его одолевали тягостные раздумья.

Подавленность свалилась на него еще задолго до того, как Луиза приехала за ним в Центр. С этим чувством он начал бороться, как только сказал врачам о своем намерении покинуть больницу. Да и если уж дело на то пошло, с того момента, когда он переступил порог медицинского Центра, с ним все чаще стали случаться совершенно выбивающие из колеи приступы раздражительности.

Страх перед бременем финансовых проблем был одной из причин таких приступов, а еще глубже лежало то, что Скотт пасовал перед ожидавшей его в скором будущем бедностью, если не нищетой. Каждый день, прожитый на грани нервного срыва; каждый день, не давший никаких результатов обследования, обострял раздражительность.

А тут еще и Луиза не только выказала свое недовольство его решением покинуть Центр, но и не смогла скрыть своего потрясения от того, что он стал на три дюйма ниже ее, – снести это было выше сил Скотта. С той минуты, как жена вошла в его палату, он почти все время молчал. То немногое, что он сказал, было произнесено тихим, отрешенным голосом и несло на себе глубокую печать недосказанности.

Вдоль шоссе потянулись богатые, но без претензии на роскошь, как и принято на Ямайке, земельные участки. Погруженный в раздумья о пугавшем его будущем, Скотт не замечал их.

– Что? – сказал он, чуть вздрогнув.

– Я спросила, ты уже завтракал?

– А, да. Около восьми утра, кажется.

– Хочешь есть? Может, мне остановиться где-нибудь?

– Нет, не надо.

Он бросил украдкой взгляд на жену и прочел на ее лице выражение напряженной нерешительности.

– Хорошо! Скажи мне то, что хочешь, – сказал Скотт. – Скажи, Бога ради, и гора с плеч.

Он увидел, как Лу нервно сглотнула и гладкая кожа на ее шее собралась в складку.

– Что сказать?

– Конечно, – Скотт резко кивнул головой. – Так и надо. Лучше всего делать вид, будто это я во всем виноват. И я, конечно, идиот, которому безразлично, что за напасть на него свалилась. Я… – Он осекся, прежде чем успел закончить свою мысль. Нахлынувшая из глубины души волна раздражительности, невысказанные страхи – все это вкупе свело на нет его попытки прийти в сильный гнев. Человека в положении Скотта, под гнетом непроходящего ужаса, самообладание посещает не надолго; придет на мгновенье-другое и вновь покинет.