Путь воина. Дилогия
Шрифт:
Любитель заката уронил ведра, заорал истошным голосом. Одной рукой придержал портки, другой выхватил нож. Герой! Лучше бы в речку прыгнул. Пронесшийся мимо Устах выбросил руку с мечом – и «герой» полетел с откоса.
Духарев махнул через забор и лихо, прямо с седла сиганул на крыльцо. Почти месяц этот приемчик осваивал. Освоил. Но сейчас едва не грохнулся – из-под ноги с визгом метнулась собачонка.
В доме царила идиллия. Один разбойничек лежал на лавке и считал мух, второй, «вооруженный» большой деревянной ложкой, кухарничал. Третий топориком рубил дровишки. Появление Духарева восторгов не вызвало: топорик
В укоризну разбойничкам следует отметить, что они не стали спрашивать гостя, кто да откуда, а, похватав что подвернулось, невежливо, скопом кинулись на него. Решили, видно, что раз нежданный гость один-одинешенек…
Последнее, впрочем, для них не имело ровно никакого значения. Когда, минутой позже, в избу ворвался Устах, веселье уже закончилось. Варягу осталось только хмыкнуть и вытереть подвернувшимся рушником меч.
Трупы погрузили в лодку и отправили вниз по реке.
Поужинали разбойничьей похлебкой. Собачек тоже не обидели. Лаечка – не боевой пес. Кто ее кормит – того и любит.
Плохо было одно: в запале всех разбойников побили насмерть. А лучше было б хоть одного живьем взять. Да поинтересоваться, когда вернутся его дружки.
В избе они прожили еще три дня. Два – как на курорте: никто не беспокоит, погода отличная, третий – хуже. Во-первых, зарядил дождь, во-вторых, из Чернигова заявился гость. Тот самый свей, которого Серега на пиру маленько попинал.
Приехал болезный, ну прям как к себе домой. Примотал поводья к столбу и ввалился в избу без стука.
Ну и удивился же он, увидав новых квартирантов! Целую минуту стоял, сопли жевал да рот открывал-закрывал, как первогодок, пойманный за дрочкой на устав караульной службы.
Варяги дали ему возможность наудивляться сполна, но когда свей сделал попытку удрать, попытку эту безжалостно пресекли.
Далее имела место небольшая приватная беседа, в результате которой была получена следующая информация: в черниговском Детинце маленько обеспокоены. Сам князь Рунольт пробудился от многолетней дремы и лично опросил каждого из своих дружинников: что же такое происходит? Сначала тур приканчивает Бьярни. Потом ни с того ни с сего режет вены Бердяк. И в довершение лошадь приволакивает Фарланда с разбитой башкой. Ну, допустим, тур есть тур. С ним шутки плохи. Ну, допустим, угр всегда был с придурью, а Фарланд – неважным наездником. Каждая смерть в отдельности не вызывала подозрений. Но три подряд!
Не выяснив ничего путного у дружины, Рунольт послал за жрецами: может, кто из богов на братву обиделся? Оказалось, да. Обиделись. Причем все сразу. И все с трогательным единодушием желают внеплановых подарков.
Рунольт, лентяй, но отнюдь не дурак, от такой жадности озверел, жрецов выгнал взашей. Вспомнив, что сам – верховный жрец, собственноручно зарезал трех стареньких рабов у Перунова идола. Засим разослал дружинников искать по лесам настоящего ведуна. Вот в рамках этих поисков и решил свей наведаться в разбойничью избушку. И выяснить, что дальше делать? А то он, несмотря на присягу, хоть сейчас готов разобраться с этим жирным варягом Рунольтом! Вот ведь жадюга: воспользовался княжьим правом и присвоил себе имущество всех троих погибших. А это ж такая
Варяги ему пособолезновали. Устах даже настолько расчувствовался, что оставил бедняге второе ухо. Только вот беда, вошканье князя черниговского их совсем не интересовало, а ничего путного по поводу своих пока еще живых корешей, отсутствующих разбойников, свей сообщить как раз и не смог. Грабить уехали, это понятно. А когда вернутся – только они сами и ведают.
Смертельно обиженного свея Устах «подарил» Перуну. С просьбой поспособствовать им, а не черниговским безобразникам. Варяг полагал, что даже один сочный, пусть даже непутевый гридень на весах перетянет трех чахлых холопов, прирезанных Рунольтом. Серега не возражал. Не видел оснований препятствовать другу в отправлении религиозных «надобностей», тем более что свея так и так следовало прикончить.
Внял ли Перун его просьбе или нет, сказать трудно. Но в полдень следующего дня прикормленные собачки залились лаем, встречая появившихся на опушке всадников.
Разбойников было семеро, и возвращались они не порожняком. За последним, на веревочке, тянулись гуськом пленницы. Вид у них был унылый.
Зато сами разбойнички выглядели отлично. Морды румяные, кони сытые, доспех так и горит на солнце.
Передовые уверенно въехали во двор.
– Эй! – гаркнул один, вскинув руку. – Что не встречаете?
Ответ последовал немедленно. В форме тяжелой бронебойной стрелы, пробившей кольчужную сетку у него под мышкой.
К сожалению, второй, Серегин, выстрел был не столь удачен. Стрела лишь оцарапала панцырь [29] .
Разбойники моментально посыпались с коней и присели по ту сторону забора. Связанные пленницы от рывка попадали на землю и заголосили.
– Пепел… – пробормотал Серега, опуская лук.
– Ты чего? – изумился Устах.
29
Здесь и далее слово «панцырь» – в традиционной орфографии.
– Там Пепел!
– Вот те раз! – удивился друг. – И верно, Пепел!
Несколько лошадей, оказавшихся внутри ограды, метались по двору, а серый боевой конек Духарева, потерянный четыре месяца назад у днепровских порогов, спокойно стоял в проеме ворот и даже ухом не вел.
В окно влетела стрела и с хрустом ударила в противоположную стену. Разбойнички опомнились. Но мечущиеся лошади мешали им стрелять точно так же, впрочем, как и варягам.
– Облачайся, – сказал Духарев. – От перестрелки толку не будет.
Но еще одну стрелу выпустил. Чтобы ребятишки не думали, что в доме спят.
Устах надел доспехи и занял место у другого окна. Но не стрелял.
Лошади подуспокоились. Стало слышно, как рыдают пленницы.
Разбойники не спешили атаковать. Засели за забором, переговаривались негромко.
– Что-то скучно, – заметил Духарев.
– Скучно, – согласился Устах.
– Пойдем, что ли, разомнемся?
– Можно, – синеусый варяг отложил лук, поднял удлиненный щит, бычьей кожи, с красивыми бронзовыми заклепками.