Путь воина. Дилогия
Шрифт:
– Напрасно ты от него ушел, – заметил Асмуд. – Рано. Но это судьба. Скажи, Серегей, что ты про князя сказал… Переиграть нельзя?
Духарев покачал головой.
– Жаль. Люблю я его. С малых лет вместе.
Асмуд печалился так искренне, что Серега все же дал совет:
– Пусть не ходит в Искоростень. Не вернется.
– Свенельд?
Духарев опять отрицательно качнул головой:
– Судьба. Отговоришь – может, и жив останется.
– А может, и нет?
– А может, и нет. Будущее не за ним, за сыном.
– Он же малой!
– Вырастет.
Поговорили еще немного, добили бурдючок.
–
– Спасибо, но нам в другую сторону. Если князь отпустит.
– Отпустит. Но лучше бы вам – с нами. – Добавил искусительно: – Время будет – покажу, чего даже Рёрех не знал, чему у ромеев научился. И серебро ваше в сохранности будет, и сами целы. А то ведь, сам знаешь, в степи нынче беспокойно. Напоретесь опять на копченых – помощи уже не будет.
– Ничего, отобьемся! – легкомысленно заявил Духарев.
Вчетвером в степи ему казалось безопасней, чем под охраной княжьей дружины, но поблизости от Скарпи. Может, сейчас Игорь, помня о выигранном поединке, и не напоминает о золоте, но со временем Серегины заслуги могут и забыться, а вот у золота такое свойство, что о нем правители не забывают никогда.
На третий день войско стронулось в одну сторону, а Серега с друзьями – в другую.
Артак к ним не присоединился. Сказал тихонько, что найдет их в Киеве. Сейчас, мол, нельзя ему показывать, что служит Духареву.
Серега не возражал: найдет – хорошо, не найдет… Тоже хорошо. Не очень-то он Духареву симпатичен. Темный человек.
Глава сорок восьмая,
в которой Серега горько жалеет о том, что отказался от предложения Асмуда
Три дня они шли по тракту без происшествий. А на четвертый вышли к Днепру. Верст на десять пониже устья реки Орель [41] . Здесь степь уже не была сплошным травяным морем. Кое-где стояли островки-рощицы, а по ту сторону Орели темнела полоска настоящего леса. На левом, высоком берегу речки можно было разглядеть укрепленный городок, ставленный еще до Олега. Здесь кончалось Дикое Поле и начинались обжитые полянские земли. Конечно, и их время от времени захлестывала разбойная Степь. Но здесь можно было уже не опасаться внезапного набега. Народ между Орелью и Ворсклой [42] обитал сторожкий. Чуть что – исчезал в схоронках, а на круглых макушках курганов вырастали дымные хвосты.
41
Приток Днепра.
42
Приток Днепра.
Варяги остановились на днепровской круче, отвесной скале, нависшей над синей водой. Слева и справа берег зарос камышом, а под скалой место чистое, глубокое. Над такими местами обычно ставили идолов, но на этом из человечьих следов – только черная плешь старого кострища.
На радостях, что дошли, решили встать, не дожидаясь вечера. Расседлали коней, выкупали, сами выкупались в теплой днепровской водичке. Машег с Элдой наловили рыбы.
Поэтому Серега тоже занялся делом: набил перепелов на уху. По ухе мастером считался Устах. И заслуженно. Наелись так, что даже дышать трудно. Бездельничали, болтали о том о сем. Когда начало смеркаться, Машег с Элдой куда-то испарились. То есть понятно куда, и зачем – тоже понятно.
– Что ты решил? – спросил Устах. – Пойдешь к Свенельду?
– Пойду, – ответил Духарев. – После того, что было, врагов у меня в Киеве прибавится, но это уже не важно. Без Игоря я даже Скарпи не боюсь, а Игорево время кончается. Этой осени он не переживет.
– Именно осени?
– Да.
Устах кивнул. Его друг – ведун. Раз он так говорит – значит, так и будет.
– А ты? – спросил Духарев. – Пойдешь со мной к Свенельду?
– Он меня не звал, – сказал Устах.
– Я зову!
– Коли так – пойду. Привык я к тебе, Серегей, – варяг усмехнулся, – заскучаю без тебя. А с тобой весело. То бежишь от кого, то с великим князем сваришься. Ни дня без драки.
– Зато и прибыль, – резонно заметил Духарев.
– В этом ли дело? – Устах махнул рукой.
– А в чем?
Из темноты донесся голос Элды. Машег с нурманкой возвращались.
– А вот в них хотя бы, – сказал синеусый варяг. – Понравилась хузарину твоя женщина – ты и отдал.
– Машег – мой друг, а Элда – вовсе не моя женщина! – запротестовал Серега.
– Халли ее тебе поручил, сам же сказал! – возразил Устах. – По закону она твоя была. А ты отдал. Это, брат, истинно княжья повадка. Помнишь, как мы с тобой в лесу встретились? Как ты с Гораздом дрался, а потом я тебе бороду брил?
– Помню, конечно!
– Помнишь, как ты спросил: а голову?
– А ты сказал: «Пока так походишь!» Голову, мол, вожди бреют, – засмеялся Духарев.
– Верно, – кивнул Устах. – А теперь говорю: пора тебе голову брить.
– Только не сейчас, ладно?
Теперь засмеялся Устах:
– Голову тебе пусть Свенельд бреет! Я для того статью не вышел.
Машег и Элда, держась за руки, возникли из темноты, присели к костру. Так же держась за руки.
– Слышь, хузарин, что главное для вождя? – спросил Устах.
– Доблесть! – ни на секунду не задумавшись, ответил Машег.
– А ты, Элда, что скажешь?
Нурманка поглядела на Машега, словно спрашивала разрешения. Хузарин ей улыбнулся. Глаза у них были почти одинаковые – синие. Только у Элды немного светлей.
– Храбрость, слава – это для воина важно, – очень серьезно ответила нурманка. – А для вождя главное – удача. У отца моего дальний родич есть, Грим Лысый, сын Кведульва. Он – великий воин. Сильней его, говорят, только сын его, Эгиль. Но поссорился Грим с конунгом Харальдом Прекрасноволосым, которого раньше Косматым звали. И покинул дом свой Грим и бежал в Исландию. Потому что, хоть и не уступает Грим конунгу храбростью, а силой даже и превосходит, но удача Харальда больше.