Путь
Шрифт:
Я прожила с Юделем всего восемь лет из моей долгой жизни. Всякое было в эти восемь лет. Он был абсолютно не приспособлен к решению житейских проблем. Такие трудноразрешимые (и в то, и в нынешнее время) задачи, как замена разбитого стекла, ремонт крыши, наем дачи и пр., всегда ложились на меня. Но эти мелочи не вспоминаются. Я помню только восемь лет жизни с ним, полные глубокого счастья.
Прошло более полувека, как Юделя нет в живых, а боль за него, сны о нем не покидают меня.
Это со мной навсегда.
Борьба родных за моих детей
Я написала книгу воспоминаний "Путь", стремясь передать тяжесть
Перечитывая написанное, я вдруг поняла, что почти ничего не сказала об одной судьбе. Это судьба моей семьи, ее многолетняя борьба за меня, преодоление страха тоже попасть за решетку. А сколько было таких семей! Сколько матерей проводили дни в огромных очередях за справками и с передачами! В очередях к важным чиновникам, умоляя о пересмотре дел их детей! Сколько бабушек и дедушек, зная об ужасных условиях в детдомах для детей "врагов народа", мучились, не имея возможности помочь внукам! Сколько делились последним куском хлеба, посылая посылки в лагеря!
Об этой борьбе я хочу рассказать на примере моей семьи.
Когда в 1936 году меня и мужа арестовали, у нас оставались две большие хорошие комнаты в коммунальной квартире. Детям было 6 и 4 года. Мама слышала, что детей арестованных забирают в детские дома, а их квартиры отдают энкаведешникам. И первой заботой моих родителей стало спасение детей. Маме очень быстро удалось обменять две наши комнаты на одну одиннадцатиметровую в большой коммунальной квартире на Петровке, где жили мои родители и сестра Елена с сыном.
Детей прописали, комната, принадлежащая им, была незавидна, и мама немного успокоилась, переключив всю свою энергию на хлопоты за меня. Но увы! В один страшный день пришли трое мужчин и старший спросил:
— Здесь живут дети врагов народа Закгейма и Слиозберг?
— Да, — ответила мама, замирая от ужаса.
— Мы пришли за ними. Есть распоряжение забрать их в детский дом.
Мама втолкнула детей в их комнату, заперла дверь на ключ и положила его себе за пазуху.
— У вас есть ордер меня арестовать? — спросила она.
— Нет, — ответил мужчина. — Мы вас арестовывать не собираемся, мы пришли за детьми.
— Так вот, — сказала мама, — можете меня арестовать, можете убить, но, пока я жива, я детей не отдам!
Отец мой встал спиной к двери детской. На лице его было написано: пока я жив, я детей не отдам!
По-видимому, энкаведешники не ожидали такого отпора. Они привыкли встречать страх и покорность. Старший переглянулся со своими товарищами: не драться же со стариками!
— Ну, что ж, придем и с ордером.
Видимо, попался все же неплохой человек, не совсем потерявший совесть. Мог и оттолкнуть, и дверь сломать. А этот только пригрозил. Но следует учесть, что это был еще только 1936 год, когда карательная машина только набирала обороты, и отпор родителей сработал.
Над семьей навис ужас. Стали лихорадочно искать выход. Решили, что единственный, кто может помочь, — Владимир Аркадьевич Тронин, муж моей сестры Полины. Герой гражданской войны, орденоносец, друг Фрунзе и Куйбышева, он в это время был членом коллегии Наркомвода (может быть, даже заместителем наркома). Я видела у него пропуск в Кремль, на котором было написано:
"Член правительства".
Все с тревогой ждали, когда Владимир придет с работы. Согласится
Владимир Аркадьевич, ни минуты не задумываясь, обещал сделать все, что сможет. И действительно через некоторое время ему удалось получить разрешение оставить детей у бабушки и дедушки под его, Тронина, личную ответственность за их воспитание. Так были спасены мои дети, они не знали сиротства, выросли среди любящих людей, заменивших им родителей.
Надо сказать, что Владимир Аркадьевич действительно много внимания уделял моим детям. Они часто гостили в семье сестры, жили у Трониных на даче. Когда началась война, была организована эвакуация детей от Академии наук СССР (Тронин в это время работал в этом ведомстве) в лагерь в Боровое — курорт в Казахстане. Тронин, несмотря на определенные сложности, включил в список трех детей — своего сына и двух моих, над которыми считал себя опекуном. В парткоме ему пришлось выдержать довольно неприятный разговор по поводу защиты детей "врагов народа". Сестра Полина рассказывала мне комичный финал этого разговора. Исчерпав иные доводы, представитель парткома сказал: "Представляете ли вы, чтобы фашист стал защищать детей арестованного коммуниста?" На что Владимир ответил: "Но я же не фашист, я — коммунист".
Елена Львовна Слиозберг
Старшая моя сестра Елена стала матерью для моих детей. Когда через 10 лет я приехала в Москву, в ее отношении к своему сыну я не могла заметить ни грана преимущества, она любила их одинаково. Отношение к моим еще окрашивалось жалостью и страхом — вдруг с ними что-нибудь случится, как я это переживу.
Сын Елены Дима был на 10 лет старше моих детей. Добрый по природе мальчик, он впитал царившую в семье любовь к детям и относился к ним, как к родным брату и сестре. Елена мне рассказывала, что Диме в школе давали на завтрак две конфетки. Он всегда приносил их детям. Елена ему как-то сказала: "Димочка, ты бы сам съел хоть раз эти конфетки, ведь все вокруг едят, тебе, наверное, очень хочется".
"Нет, мама, ведь они маленькие, им еще больше хочется!"
Я очень люблю своего племянника, но к обычной любви примешивается у меня чувство глубокой благодарности — его любовь и жалость к моим детям, эти конфетки я не забуду никогда.
Сестра Полина тоже прекрасно относилась к моим детям. В течение десяти лет она два раза в год (в дни рождения детей) посылала им по почте посылки, на которых было написано: "От мамы". Один раз дочь написала мне в лагерь: "Мама, как ты догадалась, что я мечтаю о кроватке для куклы? Ты мне прислала точно такую, как я хотела! Спасибо!"
Я была бесконечно благодарна всем родным за отношение к моим детям. Но я твердо знала, что никто не мог лучше относиться к ним, чем Елена. Она была просто им мать, благодаря ей они не знали сиротства.
А каким она была врачом!
Когда я приехала, она жила очень трудно: вставала в 6 часов, чтобы успеть сделать маме укол, поставить горчичники, обслужить полуслепого отца и доехать до работы к 9 часам. Работала она в маленькой больнице водников в поселке Нагатино, куда с Петровки надо было добираться на трех трамваях полтора часа в одну сторону. Возвращаясь часов в 8 вечера, она сразу шла к маме, потом заботилась о хозяйстве (семья шесть человек). Ложилась спать на раскладушке около маминой кровати, потому что почти каждую ночь у мамы были сердечные приступы, Елене приходилось вставать, делать уколы, давать кислород. Так что она хронически не высыпалась.