Путанабус. Наперегонки со смертью
Шрифт:
– Эта свадьба нужна для того, чтобы на вас, разлюбезная моя Наталия Васильевна, не упал топор этой кровавой революции при любом исходе моей судьбы, – пояснил я ей свои резоны. – Так мы уберем баронессу в туман войны. А замуж за разночинца Волынского пойдет мещанка Зайцева. О чем отец Мельхиседек вам выдаст выписку из метрической книги нашего прихода. На основании справки о мобилизации Наталии Зайцевой в Красную армию. Вместе с этой справкой такая метрика – это ваш мандатный базис на будущее, если судьба заставит остаться на территориях, подконтрольных товарищам.
– А вам самому что это дает? – теребила она меня на какие-то особые признания.
Не стал ее разочаровывать и сказал правду:
– Я просто буду мужем красивой женщины. Любимой женщины! Разве этого мало? Так как насчет баньки?
– Все я умею, – пробурчала баронесса, – даже коров доить. Война всему научит…
А сама улыбается до ямочек на щеках, и глаза шалые.
Двенадцать верст дороги резвой рысью пролетели быстро. Хорошую кобылку нам сосватал интендант Шапиро.
Припомнив, что ключи от дома у Трифона, уже в селе сразу свернул на соседнюю улицу к его подворью.
На нашу удачу, хозяин был на своем дворе и с характерным хеканьем долбил колуном по свежим срезам березовых чурбаков. А его младшие сыновья, погодки десяти и одиннадцати лет, на подхвате таскали колотые дрова и укладывали их в большую поленницу. По виду поленницы дров для растопки Трифонову семейству должно хватить на две зимы. Не меньше.
Сам Трифон был одет в расхристанную, без опояски кумачовую косоворотку с закатанными рукавами, штаны заправлены в высокие шерстяные носки, на ногах – опорки от сапог. Из-под войлочного шляпка на его лоб обильно струился пот.
– Бог в помощь, Триш, – крикнул ему через забор. – Я смотрю, ты скоро Стоянова переплюнешь по количеству дров.
Неизвестно какими судьбами заброшенный в наше село болгарин Стоянов был притчей во языцех, как самый справный и запасливый хозяин в округе.
– Его переплюнешь, куркуля. – Трифон с облегчением положил колун на колоду – появился повод законно сачкануть – и пошел открывать нам ворота, по пути распинывая ногами пестрых кур. – У него вокруг двора уже крепость цельная из дров сложена: хошь из пушки его шибай!
Трифон потянул половинку ворот и натугой стал ее открывать. Ворота у справного хозяина не скрипели, петли были вовремя смазаны дегтем.
– Заезжай, – скомандовал он, открывая настежь вторую створку ворот.
Мы не преминули воспользоваться любезным приглашением и послали лошадь во двор. Не на улице же нам отсвечивать полковым богатством.
– Ну, здорова, Митрич, – широко распахнув объятия, залапал меня мужик, стуча по спине, как только я слез с двуколки. – Рад видеть целой тушкой. А то я уж тя похоронил грешным делом. И свечку за упокой в церкви поставил, и отпевание отцу Мельхиседеку заказал. Сказывали лятошиновские бабы, что стрельнули тебя товарищи в другой день.
– Нашел кому верить – лятошиновским бабам! –
Баронесса, сидя в двуколке, вежливо ему поклонилась одной головой.
– Доброго вам здравичка, – поклонился мужик в ответ и, повернувшись к крыльцу, громко гаркнул: – Жена, квас тащи! Гости у нас с дороги.
Младший Тришкин малец тут же подорвался со двора в избу – продублировать тятин приказ.
На крыльцо вышла беременная баба с торчащим уже на нос животом. В руках она держала обливную крынку.
Трифон, взяв у жены из рук крынку, протянул ее в двуколку баронессе:
– Не побрезгуйте, барыня, нашим угощением.
– Я не барыня, – улыбнулась ему Наталия Васильевна, да так, что Тришкина жена моментально потемневшим глазом взревновала своего мужика до смерти.
– Это нам товарищи от щедрот шмотья подкинули, – пояснил я наши обновки. – А так Наталия Васильевна – городская, с Западного края, с города Гродно. Совсем не барыня.
Жена Трифона поджала губы, завистливо глядя на венгерку баронессы.
А сам Трифон, собственнически облапив торчащий живот жены, похвастал мне:
– Смотри, Митрич, это уже послевоенное производство.
Жена Трифона перенесла такой парад стоически.
Баронесса, не слезая с двуколки, протянула мне крынку с остатками кваса.
Квас был хорош. Ядрен. На хрену настоян. И в меру холоден.
То, что надо с дороги.
Баня, в которой мы с баронессой отмыли до хруста свои телеса, и последующая ночь под собственной крышей после баньки с дубовым веничком стали последним спокойным времечком. Оттягом! Несмотря на бурные «половые эксперименты».
Тогда же я и увидел наконец-то всю красоту и богатство Наташиного тела, так сказать, «а натюрель», под мягким светом семилинейной лампы. А то все на ощупь, да в темноте… И то, что я увидел, мне до восхищения понравилось. А больше всего понравилось, что все это только для меня, скрытое от посторонних глаз не столько длинными юбками, сколько поведением самой баронессы. Даже попытки никакой нет у этой женщины кокетничать своим совершенным телом с посторонними мужчинами. Да, это вам не поголовное млятское воспитание девиц двадцать первого века. Это как раз и есть «Россия, которую мы потеряли». А вовсе не «хруст французской булки».
Утром осмотрел свою избу уже посторонним взглядом, словно не дом родной, вынул из сундука медали и тринадцать царских червонцев, сунул в карман и вышел вон. На крыльце вдохнул свежий утренний эфир первых заморозков. Водрузил на свежеобритую голову найденную в сундуке лекарскую фуражку и неторопливо вышел на улицу. И вот с этого момента все понеслось лобком по кочкам, как поезд под откос.
Договориться о венчании в неурочный день оказалось не самым хлопотным из дел. Отец Мельхиседек растрогался и даже за отцом диаконом гонца послал своего.