Путанабус. Трилогия
Шрифт:
Когда я еще такое услышу, да еще из первых уст.
– А ты не перебивай старших. Молод еще.
Пожевал маршал усами, а глазами в себя впал, вспоминая тихим голосом:
– Высыпали они из кузовов и давай кричать в рупор, чтобы я добровольно сдался и разоружился перед партией.
– А вы?
– А что я? У меня на даче кроме наградного маузера с «Красным Знаменем» на ручке, еще пара пулеметов с гражданской заныканы. «Льюис»[473] английский и кольт американский.[474] И патронов к ним «родных» дохрена. Решил я: не дамся. Загнал всех своих в подпол, а сам с адъютантом как полили
– Как пять? – не понял я и тут же уточнил: – Полный бант – это четыре креста.
– Тут такое дело было, понимаешь, перед тем как нас на Кавказский фронт перебросили… В общем, дал я в морду вахмистру, чтобы он руки свои не распускал. И меня за это под суд. Расстрел грозил, но заменили лишением Георгиевского креста. Первого моего. А потом я еще четыре заработал. Вот как оно по жизни бывает. – Маршал выдохнул и красиво сцедил стакан водки, занюхав его «мануфактуркой».
– А дальше что было? Ну со Сталиным?
– А вот дальше – военная тайна. А у тебя, паря, допуска нет, – смеется. – Лошадку я свою до ума доводил, которую потом «буденновской породой» назвали, хотя справедливее было бы ее казачьей породой назвать. От политики и большой власти отошел я до самой войны, но и не трогал меня никто. Даже сучонок Клим, который свою подпись на мой арест поставил. Тогда ведь как было: без подписи наркома никого и арестовать не могли из его ведомства. А рабочего, коли трудовой коллектив его на поруки взял, тоже отпускали.
– А потом?
Маршал помолчал и ответил грустным голосом:
– А потом колебался я синхронно с линией партии.
– А вот говорят, у вас в Первой Конной армии Бабель был?
– Хорошая бабель была, – кивнул маршал и игриво улыбнулся. – Но не о том сейчас речь. Не с тех яиц началась Троянская война.
Потрогал маршал мой лоб холодной рукой. И сказал уже тоном заботливой сиделки:
– Ну вот жар твой на снижение пошел. Что и требовалось…
– Больной перед смертью потел? – припомнил я старый анекдот. – Потел, отвечают. Очень хорошо!
А маршал, совсем не посмеявшись, снова растянул меха гармошки, позвякивая колокольцами.
И исчез, не допев.
Вот хотите – верьте, хотите – нет, а бутылка водки из морозилки тоже исчезла. Правда, это я уже потом обнаружил.
Но подлечил он меня, призракэкстрасенс. С этого времени я потихонечку на поправку пошел.
И последний такой сонявь я очень хорошо запомнил. Был он как те глюки, что посещали меня под охедином в сефардском госпитале Виго – реальнее самой реальности в ощущениях.
Ехал я кудато
Напротив меня сидел небритый мужик с суховатым лицом, в потертом пиджаке. Синяя шерстяная сорочка с красной искрой расстегнута на три пуговицы.
Между нами на столике практически выпитая бутылка «Сибирской» водки со штампом вагонаресторана на этикетке и нехитрая закусь из той породы, «чтоб была» для порядка. Без закуски пьют только алкоголики.
В окнах ничего не было видать. Темень и темень.
Вагон тревожно спал, покачиваясь.
Полумрак от дежурных лампочек.
И мерный перестук колес на рельсовых стыках.
– Вот ты учишься – так учись, – втирает мне этот мужик. – Мне учиться не дали. В Суворовское училище в конце войны разнарядка на меня пришла из военкомата, но не пустила родня. У меня отец – Герой Советского Союза, пал смертью храбрых при форсировании реки Днепр. И мне, как сыну Героя, пенсию хорошую платили. Вся семья с той пенсии кормилась. Хоть Алтай и благодатный край, а после войны и в нем было очень голодно. А в шестнадцать лет посадили меня на комбайн. Помощником. Так моя задница к этому комбайну на всю жизнь и приросла. А я учиться хотел. Шибко хотел. Не срослось. Не было бы этой долбаной пенсии за отца, может быть, и выучился. Так что учись, пока дают. И за себя и за меня учись…
Проснулся я после этого сна совсем здоровым. Только очень слабым. Но стамеску с киянкой руки держали.
Работать надо.
Учиться я давно выучился и за себя, и за того парня.
А через неделю я и «лапландер» за ворота смог выкатить. Ученикам в лесном колледже промдизайн читать. Я там только почасовик, и бюллетень мне никто оплачивать не собирался.
Новая Земля, Протекторат Русской армии.
Пригород Демидовска. Поселок Нахаловка.
23 год, 10 число 3 месяца, понедельник, 18:30.
Огляделся я в кабинете и сказал, что это хорошо. Можно убирать инструменты.
Одна стена была покрыта тонким ковром из венгерской синтетики, на котором я развесил свою коллекцию блескучих никелированных пистолетов вокруг трофейного бебута. Все, что насобирал за это время.
По краям ковра два ругеровских карабина повесил, а вот пулеметы в кладовку убрал.
Под ковром разместил низкий, но длинный самодельный комод (сам сделал!), в котором держал патроны и принадлежности для ухода за оружием.
Остальные стены, что не были отданы под книжные полки, украшали фотографии из «Календаря Зорана» с автографами моих девчат. В красивых рамах, которые сам смастерил из покупного багета.
Рама фотографии Наташи Синевич была по углам затянута черным крепом.
Надо будет мне на годовщину на ее могилку в Виго съездить. Помянуть понашему. Местныето не умеют.
Новая Земля. Протекторат Русской армии.
Пригород Демидовска. Поселок Нахаловка.