Путешественник
Шрифт:
— Нет необходимости тайно осведомляться об этом, великий хан, — ответил Танг. — Все знают, что монголы всегда готовы и страстно желают сражаться.
— Сражаться-то сражаться, но с кем, а-а? — настаивал Хубилай.
— В настоящее время, великий хан, — сказал Фу, — ильхан использует свое войско только для того, чтобы усмирить бандитов в провинции Синьцзян, и для мелких столкновений с таджиками, дабы обезопасить свои западные границы.
— Hui! — воскликнул Хубилай. — Но Хайду делает это для того, чтобы просто занять сражениями своих людей, а-а? Или он оттачивает их умение и дух, вынашивая более честолюбивые
Танг и Фу смогли только издать какое-то вежливое бормотание и пожали плечами, извиняясь за свое невежество.
— Великий хан, кто способен влезть в голову врагу? Даже самый лучший шпион может только наблюдать и примечать то, что заслуживает внимания. Те факты, которые мы доставили, мы собрали с особой тщательностью и позаботились о том, чтобы они были точными, при малейшей случайности нас могли обнаружить и четвертовать.
Хубилай бросил на шпионов презрительный взгляд и повернулся к отцу и дяде:
— Вы, по крайней мере, столкнулись с моим братом лицом к лицу, Друзья Поло. Что вы можете сказать о нем, а-а?
Дядя Маттео задумчиво произнес:
— Определенно, Хайду жаждет больше того, что имеет. И он, несомненно, человек воинственный.
— И Хайду, помимо всего прочего, происходит из рода великого хана, — добавил отец. — Есть древняя истина: волчица не родит ягнят.
— Это все мне тоже прекрасно известно! — с досадой воскликнул Хубилай. — Неужели не найдется ни одного человека, кто понимал бы больше того, что и так очевидно, а-а? Кто сообщил бы мне про Хайду что-нибудь действительно интересное, а-а?
Хотя он и не адресовал это «а-а?» лично мне, однако вопрос этот поощрил меня и заставил заговорить. Признаюсь, ложное убеждение, которого я придерживался, едва не оказалось гибельным. Ибо я все еще пребывал в уверенности, что суровые приговоры, которые мы слышали в ченге, были игрой на публику, и, следовательно, до сих пор не понимал, кем на самом деле был Хубилай-хан, принимая его за обычного человека. Возможно, мое сумасбродство объяснялось также тем, что к этому времени я уже поглотил слишком много напитков, отпущенных змеиным деревом. Так или иначе, но я заговорил, и заговорил громче, чем следовало:
— Ильхан Хайду назвал вас слабым и выродившимся, великий хан. Он сказал, что вы поддались упадничеству и стали не лучше калмыка.
Меня услышали все гости. А ведь все, кто присутствовал в ту ночь на пиру, знали, каким ничтожеством были калмыки. Мгновенно во всем переполненном пиршественном зале наступила потрясающая тишина. Все прекратили говорить, и даже монгольские женщины со скрипучими голосами, казалось, задохнулись посередине своих бессвязных речей. Отец и дядя прикрыли лица руками, ван Чимким уставился на меня в полном ужасе, сыновья и жены великого хана раскрыли рты, Танг и Фу прижали к губам дрожащие руки, как будто не вовремя рассмеялись или рыгнули, а все остальные разноцветные лица в пределах видимости сделались одинаковыми — мертвенно-бледными.
Все, кроме лица Хубилая. Оно стало красно-коричневым и жестоким, его мгновенно перекосило, когда хан начал подбирать подходящие слова для приказа. Вымолви Хубилай тогда те слова, и, я уверен, он уже никогда не отказался бы от них, ничто не смогло бы извинить столь страшного оскорбления или
Я добавил:
— Тем не менее, великий хан, когда гремит гром, ильхан Хайду вашим именем заклинает ярость Небес и просит защиты. Он делает это молча, затаив дыхание, но я прочитал ваше имя на его губах, а его собственные воины по секрету подтвердили мне это. Если вы сомневаетесь в этом, великий хан, то можете спросить его собственных телохранителей, которых Хайду послал с нами в виде эскорта, воинов Уссу и Дондука.
Мой голос замер во все еще мертвой тишине. Только слышно было, как падают капли кумыса, или pu-tao, или каких-то еще жидкостей, истекающих — кап-кап — из глоток змей в вазы, сделанные в форме львов. И посреди этой безмолвной, величественной тиши Хубилай продолжал пронзать меня взглядом своих черных глаз, однако лицо его постепенно переставало кривиться и яркая краска медленно отливала прочь. И вот наконец великий хан сказал шепотом, но все присутствующие снова его услышали:
— Значит, Хайду заклинает моим именем Небеса, когда пребывает в страхе? Клянусь великим богом Тенгри, это единственное наблюдение более ценно для меня, чем шесть томанов моих лучших, самых яростных и преданных всадников.
Глава 3
На следующий день я проснулся в полдень в покоях отца, с такой тяжелой головой, что чуть ли не желал, чтобы ее отрубил Ласкатель. Последнее, что я помнил из всего пиршества, было то, как великий хан проревел, обращаясь к вану Чимкиму: «Как следует приглядывай за молодым Поло! Выдели ему отдельные покои! И служанок в двадцать два карата!» Последняя фраза прозвучала забавно: он что же, хочет приставить ко мне слуг, сделанных из алмазов или других драгоценных камней? Это казалось полной ерундой, поэтому я решил, что Хубилай попросту был сильно пьян, как, впрочем, и все остальные.
Тем не менее, после того как две отцовские служанки помогли нам встать, вымыться и одеться и принесли каждому по порции освежающего питья — пряный и ароматный напиток, но так сильно приправленный mao-tai, что я не смог осилить его, — вошел Чимким. Отцовские служанки распростерлись в ko-tou. Ван, который тоже явно испытывал похмелье, вежливо отодвинул сапогом с дороги два распростертых тела и сообщил мне, что прибыл, как ему и было приказано, чтобы препроводить меня в новые комнаты, которые уже приготовлены.
Когда мы пришли туда — а это оказалось совсем рядом, в том же коридоре, куда выходили покои отца и дяди, — я вежливо поблагодарил Чимкима за заботу и добавил:
— Не понимаю, почему великий хан приказал тебе следить за моими удобствами? Ты же ван города и важный чиновник. Разве во дворце мало управляющих? По-моему, их здесь столько же, как у буддиста блох.
Ван коротко усмехнулся (наверняка у него от смеха болела голова) и сказал:
— Я никогда не отказываюсь даже от незначительных поручений. Мой отец полагает, что мужчина может научиться командовать другими лишь тогда, когда сам научится беспрекословному подчинению.