Путешественник

Дженнингс Гэри

Ну, это я мог понять. Чего я не мог понять, так это поведения другого министра, который, тоже рассуждая на совершенно прозаические темы, вдруг сильно смутился и ни с того ни с сего начал отвечать уклончиво. Это был Пао Ней Хо, министр малых рас. (Как я уже говорил, в Ханбалыке преобладали хань, но в Китае и в южных землях, которые тогда входили в империю Сун, проживало около шестидесяти других народностей.) Министр Пао рассказывал мне долго и утомительно, что обязан следить за тем, чтобы все малые народы Китая в полной мере наслаждались такими же правами, как и хань, находящиеся в большинстве. Это было одно из самых скучных изысканий, которое я выдержал. Министр Пао говорил на фарси — на его посту надо было знать много языков, — и я

никак не мог понять, отчего разговор об этом заставляет его нервничать, заикаться, ерзать и сдабривать свою речь бесконечными «э-э», «у-у» и «хм».

— Даже… э-э… покорителей-монголов… у-у… трудно сравнить с нами, хань, — сказал он. — Гм, малые народности все еще немногочисленны. В… э-э… восточных регионах проживают, например, у-у… так называемые уйгуры и, гм, узбеки, киргизы, казахи и… э-э… таджики. Здесь… у-у… на севере, мы можем найти, гм, маньчжуров, тунгусов, хэчжи. Когда… э-э… Хубилай-хан закончит… у-у… покорять, гм, империю Сун, мы присоединим все остальные народы, живущие там. У-у… наси, мяо, пуми, чжуанов. Еще, гм, непокорные юэ, которые населяют… э-э… целую провинцию Юньнань далеко… у-у… на юго-западе…

Он продолжал в том же духе, и я вполне мог бы задремать, не будь мое сознание занято тем, что просеивало все эти «э-э», «у-у» и «гм». Речь министра звучала необычайно скучно. Казалось, она не содержала ничего постыдного или зловещего, что требовалось бы утаить во множестве мусорных междометий. Я никак не мог понять, почему министр Пао говорит так сбивчиво. Сам не знаю почему, но у меня вызвала подозрение эта рваная речь. Я заподозрил, что Пао Ней Хо пытался что-то от меня утаить. Я был в этом уверен. И, как потом оказалось, не ошибся.

Когда министр наконец закончил свою бесконечную речь, я отправился к себе в покои и заглянул в гардеробную, которую разрешил Ноздре использовать в качестве убогой спальни. Раб спал, хотя был уже полдень. Я потряс его и сказал:

— Тебе нечем заняться, грязный раб? Тогда я мигом придумаю для тебя работу.

По правде говоря, с некоторых пор Ноздря стал вести праздный образ жизни. Отец с дядей в нем не нуждались, целиком отдав его в услужение мне. Однако мне вполне хватало Биянту и Биликту, и я использовал Ноздрю только для того, чтобы купить мне комплект удобной одежды в китайском стиле и содержать его в порядке, а также поручал ему время от времени ухаживать за моей лошадью и седлать ее. Как ни странно, Ноздря мало слонялся по дворцу и совсем не совершал пакостей. Казалось, он изжил свои отвратительные привычки и умерил естественное любопытство. Большую часть времени раб проводил в гардеробной, а если и путешествовал, то всего лишь до дворцовой кухни в поисках еды. Изредка я приглашал Ноздрю вместе пообедать в моих покоях. Но я не часто разрешал ему это, потому что у девушек его внешность вызывала отвращение, и они испытывали неловкость, как все монголы, оказавшиеся в обществе простого раба.

Он проснулся и пробормотал:

— О Аллах! Это вы, хозяин? — Ноздря зевнул при этом так, что его отвратительная дырка в носу стала еще шире.

Я сказал сурово:

— Ничего себе — я занят весь день, в то время как мой раб дрыхнет. Мне важно составить мнение о придворных великого хана, побеседовав с ними с глазу на глаз, а ты вполне мог бы собрать необходимые сведения за их спинами.

Он пробормотал:

— Так я и думал, хозяин, что вы захотите, чтобы я шпионил за их слугами. Но как это сделать? Я здесь чужак и незнакомец, и я до сих пор плохо понимаю монгольский язык.

— Среди слуг много чужеземцев. Пленных брали повсюду. Разговор в помещении для слуг наверняка представляет собой вавилонское смешение языков. А я очень хорошо знаю, что твоя единственная ноздря прекрасно приспособлена вынюхивать сплетни и скандалы.

— Это честь для меня, хозяин, что вы просите…

— Я не прошу, я приказываю. Впредь все свое свободное время, которое у тебя в избытке, ты будешь проводить, общаясь со

слугами и твоими приятелями рабами.

— Хозяин, если честно, я боюсь бродить по этим коридорам. Я могу запутаться и оказаться у Ласкателя.

— Не дерзи, а то я сам отведу тебя к нему. Послушай меня, Ноздря. Теперь каждый вечер ты станешь пересказывать мне все обрывки разговоров и сплетни, которые тебе удастся подслушать.

— Но что именно вас интересует? Неужели все подряд? Большинство разговоров совершенно бессмысленны.

— Будешь пересказывать все, что услышишь. В первую очередь мне интересно узнать все, что только можно, о министре малых рас, придворном по имени Пао Ней Хо. Как только представится возможность искусно повернуть на эту тему разговор, сделай это. Но искусно. А пока что я желаю знать все, что ты услышишь. Трудно предсказать наперед, какая именно пикантная новость окажется для меня ценной.

— Хозяин Марко, сначала я хочу самым почтительным образом возразить вам. Я теперь не такой красивый, как прежде, когда я мог соблазнить даже принцессу и заставить ее безрассудно выболтать сокровенные…

— О, снова эта старая дурацкая ложь! Ноздря, ты сам и все на земле знают, что ты всегда был отвратительно уродлив! Да тебе не разрешили бы коснуться даже края одежд принцессы!

Он перебил меня весьма невежливо:

— С другой стороны, под рукой у вас две прехорошенькие служанки, которые могут легко завлечь кого угодно. Они гораздо лучше подходят для выманивания лестью секретов из…

— Ноздря, — произнес я неумолимо. — Ты будешь шпионить для меня, потому что таков мой приказ, и я не собираюсь обсуждать с тобой его целесообразность. Однако позволь тебе возразить, чтобы ты не считал себя самым умным. Тебе не приходило в голову, что эти две служанки, очень вероятно, следят за мной самим? Бьюсь об заклад, сестренки наблюдают за каждым моим движением и сообщают все Хубилаю. Не забывай, ведь именно сын великого хана, по приказу отца, приставил ко мне этих девушек.

Я всегда называл их «девушками», когда разговаривал с другими, потому что каждый раз называть обеих сестер по именам было неудобно. Я никогда не отзывался о близняшках как о «служанках», ибо они были для меня больше, чем служанки. Но я не смог бы назвать их и «наложницами», поскольку это слово казалось мне унизительным. Наедине тем не менее я обращался к девушкам по именам, научившись различать Биянту и Биликту. Хотя одевались обе совершенно одинаково, я теперь знал особенности их мимики и жестов. В раздетом виде, хотя они и были похожи вплоть до ямочек на щеках и на локтях (особенно привлекательными мне казались ямочки у них на попках), близнецов было легко различить. У Биликту имелась под левой грудью россыпь родинок, а у Биянту после какого-то несчастного случая в детстве остался наверху на правом бедре крошечный шрам.

Я обнаружил это и еще много чего в самую первую нашу ночь. Девушки были прекрасно сложены, и, поскольку сестры не являлись мусульманками, их наружные половые органы оставались в целости. Вообще выглядели близняшки как зрелые женщины, которых я видел, кроме разве того, что ноги у них были короче и талии не такие стройные, как, скажем, у венецианок или персиянок. Но самое интригующее отличие монголок от женщин других рас заключалось в их паховых волосах. У них имелся обычный темный треугольник в том же месте, что и у остальных (близняшки называли его hanmao, «маленькая грелка»), но он не был курчавым кустистым пучком. По какому-то капризу природы монголки — по крайней мере, те, кого я знал, — имели исключительно мягкий щит. Волосы у них в этом месте росли так плотно и аккуратно, как на шкурке кота. Раньше, оказавшись в постели с женщиной, я иногда развлекался сам и развлекал ее тем, что запускал пальцы и играл с «маленькой грелкой» любовницы. Однако когда дело касалось Биянту или Биликту, я поглаживал и ласкал их hanmao, словно те были котятами (и заставлял девушек мурлыкать, словно и они тоже были котятами).