Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным]
Шрифт:
— Ты называешь его Ларри, а прежде то и дело звал Дюком, — заметила Бет.
— Он завоевал право на любое имя, какое ему вздумается принять, — сказал я. — Но ты меняешь тему. Я считаю, что твоя ссора с ним произошла гораздо раньше, чем ты старалась мне внушить. Возможно, утром, сразу после того, как он отослал детей в горы. Ты, наверное, затеяла спор, сомневаясь в их безопасности, и именно тогда он позвонил Фредериксу и в гневе умчался в Мексику. Тут ты почувствовала свою вину: то, что из-за тебя он уступил угрозе. А поскольку он оставил пару видавших виды субъектов присматривать
Бет еще раз облизнула губы.
— Я только старалась… помочь. Я подумала: если мы захватим девушку, то сможем заключить сделку, когда Ларри вернется. — Она глубоко вздохнула. — Ты, наверное, прав… Это была безумная, ужасная мысль. Я все еще просыпаюсь по ночам и вижу… Что ты намерен делать в связи с этим, Мэтт?
— Ларри знает?
— Конечно.
— Насчет меня не беспокойся, — сказал я, — Просто я хотел, чтобы между нами все стало ясно и чтобы ты не очень-то чувствовала себя в стороне от всего этого насилия — на твоей совести как минимум двое убитых. Можно задать вопрос?
Бет побледнела.
— Да, — ответила она, — Да, конечно.
— Отвечай, хорошенько подумав. Могло бы тебе когда-либо прийти в голову устроить подобное похищение ради меня?
Она заколебалась, потом сказала виноватым голосом:
— Не думаю, Мэтт.
— Тогда все хорошо так, как оно есть, да?
Бет кивнула.
— Все прекрасно.
— Что ж, — заметил я, — передай привет детям. Постараюсь не забывать их дни рождений.
— Ларри просил сказать… что все возражения, конечно, сняты и ты — желанный гость на ранчо в любое время.
— А как же.
Бет поколебалась, но мы сказали друг другу все или почти все, что было необходимо, поэтому она просто повернулась и вышла из комнаты.
Я откинулся на подушку и задумался о детях, которых я нечасто буду видеть. Что ж, я проявил себя не очень-то активным отцом, и Логан, наверное, будет стараться куда больше.
Должно быть, я заснул, потому что вдруг увидел, что рядом стоит Мойра и смотрит на меня.
На ней было черное полотняное платье, черные туфли и перчатки. Она выглядела очень элегантно, но для нее — как-то в приглушенных тонах. Медного цвета волосы казались до невозможности гладкими и блестящими, каждый завиток — на своем месте. Может быть, она только что привела их в порядок, а возможно, просто повзрослела и наконец-то одержала победу над прической. По крайней мере, со времени нашей последней встречи выражение ее глаз цвета морской волны стало более взрослым.
— Привет, Мойра, — сказал я.
— Привет, бэби.
— Думаю, ты на меня злишься.
— Это было две недели назад, — возразила она, — Так долго злиться я не умею, — Помолчав, она добавила: — Моя мама вчера…
— Сожалею.
— Перестань. С чего бы тебе сожалеть? Она, наверное, просто ждала, желая пережить отца. Когда же услышала, что с ним случилось, то, не имея больше стимула к жизни, перестала бороться… — Девушка жестом указала на свое платье. — Так старомодно, траур, да?
Я сказал:
— А я подумал, будто это из-за отца.
— Из-за него? Да я бы и носки из-за него не
Последовала пауза. Потом она спросила:
— Ты не мог иначе? — Но, видимо, все эти бинты, видневшиеся через больничную пижаму, говорили сами за себя, потому что она добавила: — Думаю, вопрос глупый, но… — Мойра перевела дыхание, — ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да.
— Что ж, все было очень хорошо, пока длилось, — сказала она решительным тоном, — Просто блеск!
— Да, — согласился я, — Блеск.
— Не следовало ли мне принести тебе печенье, цветы или еще что-то в этом роде?
— Нет.
— Я почему-то так и подумала, что ты это скажешь.
— Мне говорили, будто юный Логан лежит здесь же, дальше по коридору. Он как будто все еще в критическом состоянии. Некоторый стимул может помочь.
Девушка посмотрела на меня без всякого выражения.
— Может быть, ты и очень хорош в каких-то своих делах, — заметила она, — но как сводник никуда не годишься. Почему бы тебе не перестать совать свой нос, куда не просят?
— Просто моя мысль бродит где попало.
— Неудивительно, что она заблудилась. Кому она такая нужна? — Она вздохнула. — Номер комнаты?
— Сто тридцать четвертая.
— Проверю, как у него дела. Чтобы доставить тебе удовольствие. — Мойра несколько секунд критически разглядывала меня, — Знаешь, мой отец ничего не умел сделать как следует. Даже стрелять не умел! Если бы он тебя застрелил, я могла бы тосковать о тебе. Это было бы куда лучше, чем… До свидания, бэби.
— До свидания, — откликнулся я и проследил взглядом, как она быстро вышла из комнаты, заметив при этом, что одна золотисто-красная прядка выбилась из-за уха. Все-таки она еще не настолько повзрослела, чтобы решить эту проблему. Что ж, впереди у нее времени сколько угодно.
Можно было объяснить ей, что не я застрелил ее отца, хотя я и стремился к этому. Тогда, возможно, я еще какое-то время смог бы сохранить ее при себе. Это было бы очень приятно, но секрет был не мой, и к тому же я не мог дать ей в жизни ничего ценного. По крайней мере, в сравнении с тем, что она сможет дать кому-нибудь другому, теперь, когда стала свободна. Я подумал, что вот опять во мне проснулись благородные чувства, и от этой мысли, как всегда, почувствовал себя скверно.
Поэтому я обрадовался, когда меня отвлек телефонный звонок. Впрочем, как только я узнал голос на другом конце линии, радости у меня сразу же поубавилось.
Мак спросил:
— Как ты себя чувствуешь, Эрик?
— Для точного диагноза свяжитесь с лечащим врачом, — ответил я.
— Так я и сделал. Он говорит, что ты будешь жить.
— Очень рад, что наконец-то он решил это для себя.
— Когда ты полностью поправишься, — продолжал Мак, — я хочу услышать от тебя полный отчет. Кое-что, на мой взгляд, требует детальных объяснений. Последние две недели мне пришлось заниматься двумя молодыми хулиганами со сломанными руками, шестью человеческими трупами и одним собачьим, тремя тяжело раненными людьми и двумя живыми и здоровыми леди, одна из которых была вне себя из-за того, что ее держали в плену, а другая просто разгуливала среди бела дня без одежды.