Путешествие Домой

Раджанатха Свами

7

В Варанаси я поехал через Дели. Глядя в окно вагона, я любовался расстилавшимися передо мной равнинами Индии. Мимо проплывали бескрайние поля — на одних колосился урожай, другие стояли под паром. Босоногие пахари с плугами шли за воловьими и буйволиными упряжками. Постепенно пейзаж стал другим, поля сменились деревнями, деревни — пригородом, и вот мы уже въезжали в Нью-Дели с его смогом и гарью.

Повсюду гудели автомобили, ревели грузовики и шли толпы людей. Разносчики громко кричали, дети смеялись, а уличные менялы зазывали клиентов. Гималайские леса остались далеко позади, и я оказался в душном и грязном многомиллионном городе.

Слоняясь вокруг фонтана на Коннот-плейс, я услышал, как кто-то окликнул меня: «Манк! Неужели это ты?» Через

мгновение меня схватил за руку светловолосый путешественник с маленьким канадским флажком на рюкзаке. Это был Шон, с которым я познакомился в толпе хиппи на площади Пикадилли в Лондоне. Мне было приятно его увидеть, но я только что прибыл из совершенно иного мира и оказался не готов к такой встрече. Речь Шона, его манеры и сама тема разговора казались мне вульгарными и отталкивающими. Что со мной произошло? Из вежливости я терпеливо выслушивал последние новости о наших общих знакомых, о взглядах Шона на современную политическую ситуацию, о том, где и какие наркотики он принимал и как он переболел дизентерией и какой у него был при этом стул. Я поймал себя на мысли о том, что мне очень хочется сбежать от него куда-нибудь. А ведь всего год назад общение с ним доставляло мне удовольствие. Почему же сейчас все стало иначе? Может, он стал другим? Я глубоко вздохнул и вдруг понял: это не Шон изменился, а я. До встречи с ним я даже не подозревал, насколько глубоки произошедшие со мной перемены. Но, оказавшись в обществе Шона, я ощутил себя совсем иным человеком. Это открытие потрясло меня до глубины души. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя. Голова кружилась, по телу пробегала дрожь. Я понял, что мне нужно с большей осторожностью вступать в соприкосновение с миром, который еще недавно был так близок мне, а теперь стал совершенно чужим.

Шон продолжал свою болтовню, а я стал думать о том, как сильно зависим мы от круга своего общения и окружающей среды и как это влияет на наши жизненные ценности. Возле нас бил мощный фонтан, непрерывно выбрасывая высоко в воздух струи воды. Наверху струя рассыпалась на мелкие брызги и с шумом падала в бассейн. Глядя на фонтан, я молился о том, чтобы не пасть, как эти брызги, — не опуститься до осуждения. Поскольку я жил не так, как все, мне было хорошо известно, что значит быть объектом осуждения, и я никогда не простил бы себе подобного отношения к другим. И тем не менее я понимал, что в глубине души осуждаю Шона. Да, я больше не разделял его убеждений и интересов, но что мешало мне уважать его как душу, имеющую такое же божественное начало, как и я, но самому при этом вести именно тот образ жизни, который я теперь считал правильным? Такие мысли проплывали у меня в уме, пока мы разговаривали с Шоном. Шон предложил мне пообедать вместе, но я вежливо отказался.

«Как хорошо, что мы с тобой встретились, Манк», — сказал он, энергично пожимая мне руку.

«Да, встреча с тобой мне многое дала, Шон».

С этого дня во все свои приезды в Нью-Дели я ночевал с другими садху в храме Ханумана недалеко от Коннот-плейс.

На следующий день я продолжил свое путешествие в Варанаси. Одно из преимуществ поездок третьим классом заключалось в возможности сойти с поезда на любой остановке, а позже заскочить в другой поезд, следующий в том же направлении. Поэтому, когда мы остановились в Агре, где находится одно из семи чудес света — Тадж-Махал, разве мог я упустить возможность побывать в этом знаменитом мавзолее семнадцатого века? Миновав массивные ворота, я увидел череду водоемов и кипарисовую аллею. По обе стороны от них был разбит цветущий сад в персидском стиле. На дальнем конце аллеи, на фоне голубого неба и реки Ямуны, возвышался Тадж-Махал. Подойдя ближе, я стал с восхищением рассматривать ажурную резьбу по белоснежному мрамору с инкрустацией самоцветами.

Устроившись в саду, я прочитал брошюру об истории Тадж-Махала. Шах, правитель из династии Великих Моголов, возвел его в честь покойной жены, которую очень любил. Тадж-Махал задумывался как ее усыпальница. Он был завершен в 1653 году. Двадцать тысяч рабочих и мастеров строили это величественное сооружение двадцать два года. Легенда гласила, что, когда мавзолей был готов, самым талантливым мастерам отсекли руки,

чтобы они никогда больше не смогли создать подобный шедевр, впоследствии власть в царстве захватил один из сыновей шаха. Он бросил отца в темницу, некоторых своих братьев сослал, а других убил. Оторвавшись от брошюры, я задумался над этой историей. Построив великолепные дворцы, крепости, мечети и сам Тадж-Махал, этот шах потерпел поражение от собственного сына и остаток жизни провел в темнице. И пока он страдал в заточении, члены его семьи убивали друг друга.

Вот к каким трагическим последствиям приводит неуемная жажда власти. Прекрасный цветок любви не может выжить в сердце, заросшем сорняками жадности и своекорыстия. Вот почему настоящий памятник любви

— это победа над завистью, похотью и алчностью в своем сердце.

Я продолжил свое путешествие в древний город Варанаси, который англичане в свое время переименовали в Бенарес. Прославленный в священных писаниях Индии под именем Каши и почитаемый миллионами индусов как самый священный из всех городов, он особенно дорог тем, кто поклоняется Богу в образе Шивы. Приехав в Варанаси, я первым делом направился к Ганге. Над рекой вставало солнце. Ведущие к воде каменные ступени древних гхатов, или купален, простирались, насколько хватало глаз.

Десятки тысяч людей собрались на берегу для ритуального омовения. Повсюду курились благовония, и их ароматный дым поднимался к небу. Звенели бронзовые тарелочки и колокольчики, трубили рожки и ритмично стучали барабаны. Флейты выводили нежные мелодии, а струнные инструменты играли священные раги. Люди подносили реке огромное множество цветов и гирлянд. Песни, гимны и мантры доносились со всех сторон и сливались воедино, возносясь к Богу. В знак уважения к Ганге женщины были одеты в нарядные сари, а на мужчинах красовались яркие тюрбаны. Укрывшись от солнца большими зонтами, торговцы разложили на ступенях гхатов целые горы цветных порошков — красных, желтых, зеленых, оранжевых и синих.

Поклоняющиеся подносили реке благовония и лампады, дули в раковины, обмахивали ее опахалами. Стоя по пояс в воде, толпы людей возносили Ганге молитвы, делали ей подношения и проводили другие обряды. В реке омывались все — мужчины, женщины и дети, коровы и буйволы, козы, обезьяны и даже слоны. В нескольких местах бесплатно раздавали освященную пищу. Торговцы продавали с тележек разнообразную снедь и религиозную атрибутику. Это был настоящий праздник — праздник преданности и религиозных чувств. Заразившись энтузиазмом окружающих, я тоже совершил утреннее омовение.

От купальни я направился в древний храм Каши-Вишванатха, расположенный в самом сердце Варанаси. Как гласят священные писания, некогда в этом месте жил Господь Шива со своей божественной супругой Парвати. На протяжении веков храм был местом паломничества для святых, царей и простых людей. В какой-то момент популярность храма привела императора Моголов в такую ярость, что он разрушил его до основания и возвел на его месте огромную мечеть. К счастью, индусы успели спрятать божество Шивы и впоследствии установили его в новом храме. С тех пор его, как и прежде, каждый день посещают десятки тысяч верующих.

Прогуливаясь по Варанаси, я вдруг услышал причитания женщин. По узким улочкам к реке двигалась похоронная процессия. Тело покойного лежало на украшенных цветами бамбуковых носилках, которые на плечах несли его близкие. Если мужчины, идущие следом за носилками, еще держали себя в руках, то женщины плакали навзрыд. Их страдания никого не могли оставить равнодушным. Преисполнившись сочувствия, я присоединился к процессии, чтобы посмотреть, как проходит обряд кремации. Ничего похожего мне никогда не доводилось видеть на Западе. Здесь, у погребального гхата в Варанаси, я созерцал таинство смерти, которое философы безуспешно пытаются постичь уже много тысячелетий. Молясь, чтобы мне хотя бы немного приоткрылась завеса этой тайны, я принял решение, что буду с восхода до заката сидеть здесь, у Маникарника-гхата, и размышлять о неотвратимости смерти.