Путешествие Глеба
Шрифт:
Но старичок, от бороды и рясы которого пахло ладаном, ласково к нему наклонился.
– Во святом крещении имя?
– Федот, – прошептал молодой хлеботорговец.
– Федотушка, маленький… вихрастенький. Учись, учись, преуспевай. Как в молитве-то сказано: родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу.
Сеть морщинок разъехалась, улыбка осветила все лицо. Он поцеловал Федота в самый вихор, поднял руку, широким, сияющим крестом благословил.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго
– Руку целуй, руку… – шептал надзиратель. – Руку-то, батюшке…
Федот потянулся, едва успел коснуться губами сухонькой руки. Директор, Александр Григорьич, о. Парфений ласково смотрели на него – раньше он этой ласковости не замечал.
– Один из примернейших наших учеников, – сказал директор о. Иоанну, уже повернувшемуся назад, быстро направлявшемуся к лестнице.
– Примернейших, лучших… – рассеянно бормотал о. Иоанн и вдруг опять улыбнулся. – Все примернейшие. Детки все лучшие.
Потом собрал свои морщинки, поправил наперсный крест и неприятным, резким и высоким голосом сказал:
– Душевно благодарю, что показали ваших милых воспитанников. А в данное время тороплюсь, меня ожидают в убежище для престарелых…
Глеб слишком много думал, даже мечтал об Иоанне Кронштадтском, многое со встречей этой связывал. Если в о. Парфении нечто нравилось, укрепляло, что же – прославленный о. Иоанн, сердцеведец, почти прозорливец… А вот он прошел мимо, торопливо, ничего не сказав. Благословил, как обычно священники, внимание обратил лишь на Федота. Почему именно на него?
Глеб был разочарован. Посещение это не только ничего ему не дало, но будто укрепило смутную, неприятную в нем самом область, от которой он рад был бы отделаться.
Через несколько дней, когда о. Иоанн был уже далеко, Глебу случилось выйти из Училища вместе с о. Парфением. Уроки кончились, ученики разошлись – Глеб задержался в библиотеке: возвращал Фаррара.
Всю ночь шел снег и продолжал еще идти. Его навалило довольно много, весь сад хорошо укрыт, беззвучно, безжизненно, но и светло. Лишь к директорскому розовому дому тропка, да к воротам ученики успели протоптать целую дорогу.
О. Парфений был в меховой шапке, шубе, огромных калошах, как всегда, худой, шел, запахивая одежду на впалой груди, слегка горбясь. Глеб стеснялся его, хотел обогнать незаметно. О. Парфений сам его остановил.
– Какое же впечатление произвел на вас и ваших товарищей о. Иоанн Кронштадтский?
Они шли очень медленно, вдоль деревянного забора. Клены училищного сада, где гулял осенью Глеб с Сережей Костомаровым, склонялись в снеговой тяжести над переулком. Глеб чувствовал себя несвободно.
– Он ведь так мало у нас побыл…
– К сожалению. Но здесь все хотели его видеть. Он не мог
Глеб чувствовал, что в нем что-то подбирается, стягивается.
– Интересно было бы поговорить с ним… А так что же… он прошел мимо. Вы спрашиваете, о. Парфений, про товарищей… Им это совсем не интересно.
О. Парфений шагал медленно, но большими шагами. Сильно горбился.
– А вам?
– Он со мной и слова не сказал! – В голосе Глеба что-то дрогнуло.
– А почему же бы ему именно с вами говорить?
– Нипочему… С кем хочет, с тем и разговаривает.
О. Парфений поднял на него глаза, слегка улыбнулся – улыбка эта не была его удачей.
– Но я должен сказать, – продолжал Глеб, – если вы меня спрашиваете… Он мне вообще представлялся другим.
О. Парфений шел молча. Усмешка, которую не любил у него Глеб, не сходила с лица.
– Другим! – произнес тихо.
Глеба точно что подмывало. О. Парфений шагал беззвучно, пухлый снег под ним не скрипел. Рукой придерживал ворот шубы на впалой груди. Вид у него был такой: «Я иду и молчу, но отлично все знаю», – Глеб это чувствовал и начинал волноваться.
– Получилось вроде парада, он как будто начальство… мы ему совершенно не нужны… И голос у него странный… скорее даже неприятный… Мне не понравилось.
– Да, уж с этим ничего не поделаешь. Каким Бог наградил. Прошли еще несколько шагов.
– Не думаете ли вы, – сказал вдруг о. Парфений, уже без усмешки, серьезно, но отдаленно, – что в одних почувствовал о. Иоанн равнодушие, в других, неравнодушных… – противление. И вот благословил Федотика Ирошникова – который, говоря по правде, очень славный мальчик, хотя и малозаметный.
Глеб перебросил ранец из одной руки в другую (в старших классах за спиной носить его считалось уже не нарядным).
– Возможно.
– А в общем жаль, что пребывание его было столь кратко… Я думал, что он произведет на учеников больше действия.
– Я тоже от него многого ждал.
О. Парфений опять загадочно усмехнулся.
– Вам, разумеется, хотелось, чтобы он на вас обратил внимание, с вами говорил…
– Мне ничего этого не хотелось, – сказал Глеб, точно дверцей отгородился.
Переулок, по которому они шли, упирался в Воскресенскую, против церкви Иоанна Богослова. Глебу было налево, о. Парфению направо. Глеб снял фуражку и поклонился.
– Какую книгу вы меняли сегодня в библиотеке? – спросил о. Парфений.
– Отдал Фаррара… Там… об Афанасии Великом, Отцах Церкви…
– Хорошая книга. А что взяли?
– Ничего.
– Почему же так?
– Спрашивал Золя, но его в нашей библиотеке не оказалось.
– Золя!
Глеб продолжал тихо, почти с вызовом: