Путешествие Херульва

Каминский Андрей Игоревич

Фриз обеспокоился бы еще больше, если бы знал, что сейчас, запершись в своих покоях, Ирина, дрожа от ярости, разговаривала с явившимся к ней тремя мужчинами. Согнувшийся в подобострастном поклоне евнух Ставракий поддакивал каждому слову разъярённой императрицы; рядом с ним, задумчиво перебирая четки, сидел и патриарх Тарасий, редко вмешивавшийся в разговор. Третьим же был худощавый смуглый мужчина, с черной бородой и подвижными темными глазами, облаченный в тунику из темно-синей парчи и такого же цвета плащ, скрепленный золотой фибулой — Вардан, по прозвищу Турк, стратиг Фракисийской Фемы. Он попал в опалу Константина, после того, как сарацины Елпидия едва не прорвались в Малую Азию и теперь, терзаемый обидой и злостью, жаждал отомстить басилевсу и выскочке-варвару.

— Он порочит

нашу армию, нашу церковь и всю нашу империю, — гневно говорила Ирина, — он погряз в гордыне и прелюбодеянии, он смеется над нашими людьми, приблизив к себе этого язычника, что уже сейчас чувствует себя во дворце как среди своих варварских сородичей. Чего будет стоить ромейская гордость, если мы будем терпеть это и дальше? Чего будет стоит наша вера, если мы не нашли никого лучше, чем почитателя идолов, чтобы защищать наши святыни?

Трое мужчин согласно кивали, слушая эту гневную речь. Никто не знал, — а если и догадывался, то предпочитал держать свои мысли при себе, — что Ириной, помимо жажды власти двигала еще и обида: не только матери, оскорбленной непокорным сыном, но и отвергнутой женщины, обманувшейся в своем влиянии на молодого мужчину. Лучше всего эту ее ревность уловил Ставракий.

— Он не просто язычник, — заметил евнух, — но еще и упорствует в своем идолопоклонстве, раз из всех женщин в империи он выбрал именно ту, что и по сей день кланяется олимпийцам — а мы знаем, что таких найти в нашей державе очень нелегко. Но в этом и его слабость — если он увидит ее с ножом приставленным к горлу, станет ли он и дальше защищать так рьяно басилевса?

— Думаешь, что этот дикарь так уж предан своей случайной подруге? — покривил губы Вардан Турк, — он же варвар, у него таких и дома, наверняка полно.

— Возможно, — кивнул Ставракий, — но в его отряде немало маниотов, из того же клана. И если он не сможет ее защитить — их преданность может и пошатнуться.

— Может и так, — пожал плечами Вардан, — но я бы не рассчитывал только на это. И вообще все эти ваши козни не заменят одного решительного прямого удара. В армии немало тех, кто думает так же как мы, хотя большинство и преданы Константину, несмотря ни на что. Но, думаю, я бы смог собрать достаточно людей, чтобы разом захватить в плен басилевса, перебив всех этих варваров.

— Хорошо, — кивнула Ирина, — что же до вас, Святейший Владыка…

— Горько и несоразмерно моему сану, мне вмешиваться в козни земных владык, — с горечью покачал головой патриарх, — но, видит Бог, что своим браком Константин сам вынес себе приговор — ведь он оскорбил не только меня, но и всю нашу Церковь. Уже сейчас бунтуют монахи Вифинского Олимпа, порицая и императора и меня за то, что я не проявил должной твердости, чтобы противостоять этому браку. Недовольны и священники и миряне и новая смута может разразиться в любой миг, если Константин и дальше будет упорствовать в своем заблуждении. А потому клянусь Ранами Спасителя, что сам отпущу грехи всем, кто будет участвовать в этом постыдном деянии — и сам призову клир помочь любимой Богом императрице Ирине снова взойти на трон.

— Благодарю Владыка, — Ирина истово припала к протянутой к ней сморщенной длани, — Господь свидетель — с тяжелым сердцем я восстаю против сына, но Он же видит — я не могу сейчас поступить иначе. И если мои грехи окажутся слишком велики для Божьего прощения и мне будет суждено гореть в аду — я буду гореть в аду ради Империи.

Стоять насмерть

В нескольких кварталах от Большого Дворца, близ рынка аргиропратов, в небольшом доме, что приобрел Херульв для молодой жены, Горго не находила себе места. Меряя шагами небольшую комнату, хватаясь то за одно, то за другое дело и тут же бросая его, она нервно хрустела пальцами, вся изведясь от беспокойства. Что-то назревало в Городе — нечто тревожное, гнетущее, сводящее с ума своей неопределенностью. Горго уже знала похожее ощущение: даже сарацинские набеги и стычки со славянами на ее родине считались меньшей бедой, чем распри маниотских кланов. Именно в одной из таких дрязг Горго и выкрали соплеменники, когда она неосторожно вышла за стены отцовской крепости, чтобы продать сарацинам. Но кровная месть и войны кланов в Майне были не

более чем жалкими потугами на ту сеть интриг и заговоров, что оплела Константинополь. Горго чувствовала разлитое в воздухе напряжение: и в поведении мужа, что специально отселил ее из дворца, укрыв в этом доме, и по разговорам на рынке и просто на улицах, где чуткий слух девушки то и дело ловил обрывки крамольных бесед. И, хотя Горго, продолжая сохранять верность своим богам, ни разу не посетила церковь, она все же догадалась, что источник этих слухов — именно столичные храмы и служащие в них попы. Злые языки особенно разболтались после того, как император покинул столицу, отправившись в поход на болгар, взяв с собой и Херульва с его отрядом. Вскоре долетели вести о жестоком поражении Константина в горах Гемимонта — и с новой силой поползли слухи о том, что Бог наказывает басилевса за новый брак. Сама же Горго, молясь своим богам и богам мужа о возвращении Херульва из болгарского похода, живым и невредимым, одновременно и страшилась его, понимая, что здесь ее супруг может оказаться как бы не в большей опасности, чем на войне.

Громкий стук в дверь прервал тревожные мысли Горго.

— Кто там? — нервно выкрикнула она.

— Именем императора, — послышался из-за двери грубый голос, — открывай дверь, безбожница!

— Басилевс уже в городе? — произнесла Горго, пятясь к двери, — а что мой муж?

Вместо ответа послышалась грязная ругань и треск ломающегося дерева. На счастье Горго незваные гости не знали, что она, постоянно ожидая чего-то похожего, еще вечером подтащила к двери единственное, что имелось в доме тяжелого — большой стол, для верности поставив на него еще и пару скамей. Это задержало их лишь на миг — но и этого мига хватило Горго, чтобы дикой кошкой метнуться к окну. За ее спиной с грохотом рухнула дверь, разлетелась в стороны неказистая мебель и в комнату, ругаясь и мешая друг другу, ворвалось пять дюжих скутатов. Самый проворный даже успел схватить Горго за край туники, но тут же с воем отпрянул, когда маниотка, ухватившая со стола кухонный нож, наотмашь полоснула им преследователя. Она даже не успела заметить, куда она ударила, с окровавленным ножом в руках выпрыгивая в окно, приземлившись прямо посреди захламленного внутреннего дворика, заросшего виноградом.

— Стой, сука!

Навстречу ей метнулось еще двое скутатов: рассказы о «спартанской дикарке» заставили ее преследователей отнестись к девушке посерьезней, чем к обычной горожанке, так что ей устроили засаду и на «запасном выходе». Один из скутатов уже почти схватил ее за волосы, но запутался ногой в виноградной лозе и поскользнулся на раздавленных ягодах, вынудив задержаться и своего товарища. Этого замешательства хватило Горго, чтобы метнуться в двери соседнего дома и, вихрем проносясь мимо ошарашенных соседей, вновь выскочить в окно, выходящее на близлежащий рынок. Позади девушки уже слышались крики и ругательства скутатов, но Горго с необыкновенной прытью перескакивая через торговые ряды, сопровождаемая бранью всех здешних продавцов, отчаянно петляла между прилавков. Вскоре она оказалась на Месе Константинополя, где и припустила со всех ног, спеша во дворец к мужу.

— Умри, проклятый язычник!

Армянин-трапезит, направил коня прямо на Херульва, замахнувшись спатой, но фриз, отбив этот выпад ударил в ответ, пробивая доспехи и грудь воина. Рядом сражались его воины, окруженные в разы превосходящими силами ромеев, что внезапно атаковали Феряжскую тагму, когда она возвращалась во дворец. За спинами северян, стоял бледный, как смерть, басилевс, в золоченом панцире, украшенном изображением черного орла, до побелевших костяшек стиснув пальцы на рукояти спаты.

— Уводи конунга во дворец! — рявкнул Херульв оказавшемуся рядом Стюрмиру, — живо!

— Убить их всех! — раздался уверенный голос за спинами атакующих и Херульв увидел восседавшего на черном коне чернобородого мужчину, в синем плаще поверх панциря-кливаниона. В руке он держал спату, уже залитую чьей-то кровью. Однако еще большее внимание Херульва привлекли появившиеся за спинами скутатов таксоты, уже поднимавшие луки.

— Все во дворец! — крикнул Херульв, — защищать конунга!