Путешествие к центру Москвы
Шрифт:
– Наверное, больше не увидимся, – сказала маршрутка.
– Вы возвращаетесь на Украину? – удивился я. – Неужели московские водилы настолько обнищали, что готовы работать за какую-то штуку американских гривен?
– Та ни, – сказала маршрутка, – боюсь, шо я вас бильше не побачу.
– Это еще почему?
– Потому что в центре Москвы тильки питерские выживают.
Я хотел было остановиться и потолковать о сущности лимиты, метафизике мутации гостей в хозяев, мистической составляющей угнетения москвичей пришлыми варварами... но задушил эту песню до лучших времен. Потому что если я буду всей Соколиной Горе объяснять принципы устройства нации, существующей в России, нации,
Глава вторая
Короче, сел я на скамейку на остановке и стал ждать троллейбуса, который довезет меня до станции метро «Партизанская», бывшая «Измайловский парк», бывшая «Партизанская». Вот еще повод потолковать о превратности судьбы, преследующей Россию на протяжении веков. Как женщина, многократно выходившая замуж и каждый раз бравшая фамилию мужа, Россия меняет свои названия и названия своих улиц в зависимости от того, кто ее на данный момент имеет. И об этом мы поговорим тоже позже. В других эссе. Как говорило зеркало русской революции: «ЕБЖ». По первости эти три буквы навевают мысли о чем-то матерном, но на самом деле расшифровываются как «если буду жив». Почему «позже»?..
Потому что к остановке подошла чувишка лет шестнадцати, среднемедицинской направленности и полнейшей сексуальной насыщенности. То ли после, то ли в предвкушении. И она курила сигарету, то есть докуривала. Потому что, затянувшись, вынула ее из взбухших (то ли после, то ли в предвкушении?) губ и бросила в урну. Точнее говоря, в направлении урны. Потому что она промахнулась. То ли от недостатка меткости, то ли никогда не была в Сингапуре, где влетела бы на штраф в пятьсот баксов, то ли ей вообще насрать на чистоту московских улиц. В частности, части Ткацкой улицы, что в районе ее cross-roads c улицей Фортунатовской. На остановке троллейбуса № 22.
– Ну что ж вы, детка, – со старческой укоризной сказал я, – вот же урна...
– Ну подумаешь, промахнулась, – ответила чувишка и куда-то свалила взглядом. То ли в «после», то ли в «предвкушение».
Действительно, чего привязался, старый козел... Да потолковать захотелось... С такой вот... Очень молоденькой... Совсем юной... Немнеакомутопринадлежащей... Иизменитьэтонетникакойвозможности. Да, печаль моя не светла...
Я встал с лавочки, потер спину, поднял окурок, затушил о край урны и бросил его в урну. Чувишка слегка вздрогнула и отвернулась от меня. А на фиг я ей сдался, если она троллейбуса ждет? Куда она со мной уедет? А на троллейбусе... Центральная аллея, Измайловская... А дальше вообще выдающаяся перспектива: от Первой до Шестнадцатой Парковой, на одной из которых ее ждет... А может, даже и на конечной – у метро «Щелковская». Дух захватывает! А что я могу ей предложить? Метро «Партизанская», и все. Измайловский рынок? Так он по сравнению с Черкизовским – как плотник супротив столяра. А Черкизовский гикнулся... Ох, старость... И я, кряхтя, сел на лавочку рядом с такой же замшелой теткой. Но с какой-то претензией во внешнем облике. И тетка встала, хотя троллейбуса видно не было. Ей, наверное, стало противно сидеть со старым кобелем, который пристал к молодой, а на нее не обратил ни малейшего внимания. А она, может, еще ого-го! И даже может составить счастье старому еврею, несмотря на то что он еврей. Так, думал я, думала она. Ан нет. Тетка думала не о счастье возможном. Просто в ней ярость благородная вскипела, как волна. И не на меня направленная, а на чувишку.
– Что ж ты, сучка, старого человека
Чувишка съежилась от неожиданности. В разговор вступил случившийся тут же слесарный джентльмен с газетой «Твой день» в душе.
– Правильно говоришь, мать. Одно знают – жариться с утра до ночи да ханку жрать. Тут вся газета про их. Извращенными способами. А все телевизор! Чубайс е...аный!..
– Довели дерьмократы страну, – остановился и подключился к дискуссии проходящий мимо совслуж с портфелем, чем-то смахивающим на Жванецкого. В смысле – не совслуж смахивал на Жванецкого, а его портфель – на портфель Жванецкого. – А вы, девушка, не отворачивайтесь, а слушайте, что старшие говорят...
– Ну, положим, – высунулась из амбразуры ларька овощная продавщица, – иной старший тебе такого наговорит. Вот одна старшая мне насоветовала. Так до сих пор забеременеть не могу. Ни Вовка, ни Сергей Петрович, ни мотострелковый батальон гвардейской Таманской дивизии...
– Повезло тебе, женщина, – запечалилась замшелая.
– Это как?! – оторопела продавщица.
– Да так вот. Ты от стольких мужиков никак, а я от своего Рустама Ибрагимовича шестнадцать раз залетала..
– Это какого Рустама Ибрагимовича? – заинтересовался совслуж.
– Мехтиева, – сообщил слесарный джентльмен. – Орел. Молнии на брюках летят, как перелетные птицы.
– А-а-а-а, – протянул совслуж, – Рустам Ибрагимович... Тогда понятно...
Я ничего не понимал. Если Рустам Ибрагимович – муж замшелой, то откуда слесарному джентльмену известно о полетах его брючных молний? И что понятно совслужу с портфелем Жванецкого? Недоумение так явно выразилось на моем лице, что замшелая сочла необходимым разъяснить мне ситуацию:
– Муж мой. Неуемный.
– Всегда таким был?
– Не... Раньше он спокойный был... А потом я лет пятнадцать назад рекламку ему подсунула...
– Ну и что? – оживился я.
– Передоз, – лаконично пояснила замшелая.
– Это точно, – сказал слесарный, – от него все бабы млеют. У меня от него дочка.
– Млеют, млеют! – взъярилась продавщица. – Я его, помню, в феврале к себе в ларек пригласила на предмет ребеночка. Он меня за ларьком и...
– И что? – с естественным интересом спросил я.
– А ничего. Рябинка только вот в марте за ларьком выросла... Не будет у меня детишек... По молодости лет не тем не туда влезли.
И тут она вспомнила о чувишке:
– Так что ты, девка, их не слушай. Ежели уж так получилось, рожай. А окурок впредь на асфальт не бросай... А то я замучилась за вами подметать! – вдруг разозлилась она.
– А таджики где? – спросил слесарный.
– Действительно, – заинтересовался совслуж с портфелем Жванецкого. – А то понаехали тут, а когда нужно, их нет как нет.
– Так на каждую троллейбусную остановку таджиков не напасешься, – сказала продавщица, выйдя с метлой из ларька. – Особенно, если каждая бл...дь будет здесь окурки разбрасывать.
– Засрали Москву, – резюмировала замшелая тетка.
– А все Гайдар! И Беня Эльцын! Сионисты х...евы! – И джентльмен слесарной наружности вздернул на ленинский манер зажатую в кулаке газету «Твой день».
– Кто сионисты? – заинтересовался я.
– Да все, суки, – поддержал его совслуж, забывший, что он куда-то шел. Я думаю, что если спросить его – куда, то он затруднится с ответом.
Чувишка меж тем спряталась за стеклянную стенку остановки, но безнадежно яловая овощная продавщица метлой выгнала ее оттуда. Потому что кто ж, кроме нее, будет убирать окурки и банки из-под пива? Когда таджиков днем с огнем не видать из-за в очередной раз вспыхнувшей войны с нелегальной иммиграцией.