Путешествие ко святым местам в 1830 году
Шрифт:
Мы вышли на берег в Булаке, где учреждены таможня паши и все лучшие его фабрики, и поехали в Каир по прямой широкой дороге, проложенной французами, которая уже начинает портиться. Высокий каменный мост выстроен на западном канале Могреби, соединяющемся с другими, проведенными из Нила по Каиру. Сквозь первый ряд строений мы вступили на обширную зеленую площадь Эзбекиэ, которой с сей стороны величественно начинается город. Обнесенная лучшими зданиями, наиболее домами шейхов и богатых коптов, с рассеянными промеж них пальмами и минаретами, она пространством превосходит знаменитейшие площади столиц европейских и получила свое название от соседней мечети Эзбеки, основанной славным сего имени полководцем султана мамелукского Каитбея, в память его победе над султаном Баязидом II. Наводнение Нила ежегодно ее потопляет, и она оживляется тогда лодками франков, которых квартал с ней граничит. Там остановился я в доме г. Россети.
Каир с первого взгляда
Как и в прежние времена сидят всякого рода ремесленники по обеим сторонам тесных базаров, каждый в своей открытой лавке, от зари и до зари занятый работой, не обращая внимания на мимо текущую толпу до такой степени многолюдную, что в иных местах невозможно пробиться; ибо 300000 жителей волнуются по узким торжищам Каира. На углах площадей или в преддверии мечетей сидят женщины, торгующие плодами; на лице их черная сетка с двумя только широкими отверстиями для глаз безобразно спускается в виде длинного кошелька на грудь. Другие идут с водоносами на голове и на плечах, живописно украшенные синим покрывалом, которое, сбегая волнами с их головы, обливает легкий стан почти до ног и дает им вид дев Мадиама, изображенных рукой художников: нельзя не любоваться сим картинным покрывалом, скрывающим по большей части не красоту, а безобразие и отвратительную нечистоту, равно как и ловкостью, с какой женщины сии носят тяжкие кувшины, одной рукой придерживая их на голове, другой неся на плечах голого младенца.
Богатые эмиры племени Магомета сидят в лучших одеждах у преддверия домов своих, обращая каждый день свой и целую жизнь в тщетный дым, клубящийся из их роскошных трубок. Они смотрят, как смуглый всадник Мегемета Али в разноцветной яркой одежде промчится мимо на борзом коне, или как медленно и важно проедет на богато убранном лошаке один из шейхов столицы с лоснящимся негром впереди его или с стройным абиссинцем, отличающимся правильными чертами, но не столь ценным, ибо чернота выходит на его лице пятнами. Они не пропустят шейха без мирного привета: «салам» и подадут всегда по несколько пар кому-либо из бесчисленных слепых Каира, которые, следуя ощупью вдоль стен по частым изворотам улиц, дотронутся рукой до полы их одежды или, слыша знакомый голос, остановятся славить Аллаха и эмира. Но те же эмиры, увидя едущую на осле даму франкскую, окутанную с головы до ног в черное покрывало, не могут не пожалеть со вздохом о благости пророка, доселе терпящего неверных! Если же гордо и дико пройдет в пестрой чалме с богатым оружием и в белом красиво наброшенном плаще смуглый араб – и ему от них дружественный салам; он нужен в пустыне, это шейх одного из племен бедуинских. Когда же громкий глашатай, из улицы в улицу, возвещает какое-нибудь повеление паши, они жадно внимают вести, будущему источнику беседы.
Между тем целый караван лошаков тянется по улицам с товарами всех частей света, или медленный строй верблюдов, несущих воду Нила в бесчисленные бассейны мечетей и фонтанов, везде заслоняет дорогу, беспрестанно останавливаемый жаждущими напиться свежей и священной воды Нила из наполненных ею мехов; или дети арабские, извозчики Каира, ловят на дороге прохожих, ставя поперек улицы красивых и сильных ослов, с хорошими седлами и на смех предлагают их ругающимся грекам и армянам, которые лучше обойдут весь город пешком, чем истратят на них деньги, или важным и толстым коптам, сим древним сынам Египта,
Настал полдень; он возвещен с высокого минарета мечети Гассана, и со всех четырехсот мечетей Каира раздаются томные и унылые крики муэдзинов, славящих единство Аллаха и сзывающих к молитве. Сей дикий, но величественный хор плавает высоко над столицей, и гул его наполняет глубину улиц, обращая весь Каир в один молитвенный храм: все оставляют работы: одни стремятся в мечети, другие, подстилая ковры, обращаются лицом к Мекке и, сидя на коленях, творят поклоны – картина безмолвная и величественная, внушающая невольное благоговение страннику благочестивым обрядом веры, хотя чуждой и не просвещенной благодатью, однако из мрака неведения возносящей молитвенный голос к общему Творцу.
Но зрелище Каира, несколько томное и грустное во дни поста, оживляется в веселые ночи рамадана, которых жадно ожидает тощий народ, изнуренный лишениями долгого дня. Та же толпа на улицах, но все в радостном движении, и разноцветные лица и одежды ярко выходят из мрака внезапным блеском факелов, несомых перед шейхами, и снова погружаются в густой дым, облаком от них бегущий. Перед входами живописно освещенных лампами мечетей слепые рапсоды монотонно поют стихи из Корана или длинные поэмы в честь пророка и его сподвижников. На площадях, в кругу шумного народа, пляшут знаменитые альмы без покрывал, в шитых золотом платьях, забавляя страстных к сим пляскам арабов наглыми движениями, составляющими их главную цену. Все съестные базары освещены и открыты: бесчисленные кофейни светятся в темноте улиц, и внутри их видны живые телодвижения лучших рассказчиков, которые занимают важных мусульман, странно им противоположных своим бесстрастием и неподвижностью. Везде шум и жизнь, и беспрестанный перелив света и мрака, перебегающий по улицам вслед за движением бесчисленных факелов, придает новое очарование сей картине как будто силой волшебства, на миг вызываемой из глубины ночи и вновь исчезавшей. Все сие зрелище кажется роскошно олицетворенным отрывком из тысячи одной ночи, для чьих приключений часто служил поприщем Каир. Но когда все в нем достигает до высшей степени буйного веселия, тот же мощный, но более величественный хор раздается в высоте над мраком Каира, скликая к пятой и последней молитве, погребальными звуками чуждый жизни столицы и как бы возвращая ночь ее назначению.
Таким дивным зрелищем поразил меня Каир, когда на другой вечер после моего приезда я отправился по приглашению паши в вышгород с факелами и с двумя ясакчи, которые еще не перестали носить в Египте имени янычар. Во вратах крепости эль-Азаб встретил я малолетного внука Мегемета Али, Абаса-пашу, ехавшего на молитву в мечеть Гассана при свете многочисленных огней, озарявших пышную свиту и богато убранных лошадей. Они мелькнули и исчезли, и дикие башни вышгорода снова погрузились в густой мрак, который уже не прерывался до самого дворца. Множество коней и лошаков, коих владельцы сидели на совещании в государственном диване, наполняли двор, и их черные саисы вместе с стражами паши толпились у крыльца. Я взошел в верхние залы: там, перед приемной Мегемета Али, придворные его сидели на коленах на разостланных по всему полу циновках и творили последнюю молитву рамадана, молясь вместе и о благоденствии паши, который по своему сану избавлен от общей мольбы и спокойно сидел в углу обширной залы, куда ввели меня по окончании духовного обряда.
Мегемет Али
Мегемет Али родом из Каваллы, что в Румелии, с юных лет жил в доме старшины города и подавал о себе великие надежды, которые суждено было ему исполнить в совершенно чуждом для него крае, Египте. Только в 1800 году явился он в сию древнюю землю, его будущую область, вместе с войсками капитана-паши, начальствуя над 300 воинов из Каваллы, которые были посланы с сыном старшины. Но уже почти с первого шага в страну, ему обреченную, он сделался в ней знаменитым, снискав умом и храбростью благоволение капитана-паши и Мегемета Хосрева, назначенного от Порты быть пашою Египта в случае изгнания французов. Быстро начал он подыматься по ступеням воинским, и в скором времени уже от него единственно зависели все буйные албанцы, пришедшие с турецкими войсками, числом до семи тысяч.
Таким образом, по восстановлении власти оттоманской в Египте он сделался главой новой партии, сильной и мятежной, совершенно подвластной его гению, которая стала между пашами Порты и беями мамелуков, беспрестанно враждуя и соединяясь с ними, смотря по стечению обстоятельств. Хосрев, Тагир, Али и Хуршид, один за другим посылаемые управлять Египтом и изгоняемые шейхами столицы по своему ничтожеству и корыстолюбию, не могли быть страшными Мегемету Али, который всегда становился посредником между владыкой и народом, защищая обоих от мамелуков. Сделавшись душой совета шейхов, он был наконец избран правителем Египта в 1805 году на место изгнанного Хуршида.