Путешествие мясника
Шрифт:
Пришла эсэмэска. Разумеется, от Эрика. «Как дела?» — интересуется он. Я работаю в мясном магазине «Флейшер» уже больше года, то и дело приношу домой мясо, и все-таки муж никак не может понять, что я здесь делаю и почему это для меня так важно. Он скучает, ему одиноко. Мне тоже. Но пока я не хочу отвечать.
Вместо этого я делаю небольшой перерыв. Уже четыре часа, значит, на кухне ждет кофейник со свежим кофе — уже третий за этот день. За время работы в лавке я превратилась в заядлую кофеманку. И дело тут не только в том, что без периодической подзарядки кофеином мне было бы трудно выдержать весь долгий день на ногах. Пожалуй, гораздо важнее то, что о горячую кружку можно согреть пальцы, закоченевшие от возни с ледяными тушами, и дать отдых распухшей руке, которая несколько часов подряд втыкала нож в
Я наливаю себе полную чашку и, сжимая ее между ладонями, прислоняюсь к кухонному столу. Из булькающей на плите кастрюли доносится упоительный чесночный запах сегодняшнего супа. Я открываю крышку и половником зачерпываю небольшую порцию на пробу. Душистая, сдобренная пряностями свинина. Посоле. Суп прогревает меня до самой глубины, там, куда не достает даже кофе. Я грею руки о чашку и, устало щурясь, смотрю на оставшийся на разделочном столе кусок печени, гладкий и блестящий, будто речной камень.
Те из вас, кто знаком с криминальной историей XIX века и слышал о Джеке-потрошителе, возможно, знают, что, согласно одной из версий следствия, по профессии он был мясником. По-моему, это вполне логично, и я даже могла бы немного развить эту теорию. Лично я, например, нисколько не сомневаюсь, что, возникни у меня желание извлечь печень у какого-нибудь прохожего, я бы справилась с этим с хирургической точностью. Более того, признаюсь, что в определенном смысле я могу себе представить, каким образом у кого-то может возникнуть такое желание. Только поймите меня правильно: я не собираюсь оправдывать убийство проституток и разделывание их трупов ни как хобби, ни как основное занятие. Но если в убийстве я вижу только проявление неистовой страсти к разрушению и безумие, то последующее препарирование трупа представляется мне отчаянной и нелепой попыткой вернуться к нормальности, разложить все по местам, соединить, как было, или хотя бы понять, как это было соединено. Когда я любуюсь на багровый срез лежащего на столе органа, такого загадочного и гармоничного, исполненного симметрии, гладкого и блестящего, то чувствую, как в душе воцаряется мир.
Мои пальцы посинели от вечно царящего здесь холода, поясница разламывается, руки ноют, а в холодильной камере висит партия свиных полутуш, которые мне надо разделать за три часа, оставшиеся до закрытия магазина. Я улыбаюсь, глядя в чашку. Я сейчас очень далеко от дома. Я сейчас именно там, где хочу быть.
Часть первая
Ученица
Когда же ты, наконец, поймешь это, Би? Жизнь истребителя вампиров очень простая. Хочу. Беру. Владею.
1
Любовь и мясная лавка
Полутора годами раньше, июль 2006 года
Наверное, я слишком долго живу в этом городе, раз вместе с прочими чертами коренного ньюйоркца успела заразиться необъяснимым презрением к штату Нью-Джерси. Я даже некоторое время сомневалась, перед тем как отправиться сюда. Тем не менее сейчас я еду по шоссе 202 и любуюсь неожиданно симпатичным пейзажем с пологими холмами и заброшенными амбарами. Мобильный здесь не ловит, что приводит меня в состояние, близкое к панике, — еще одна чисто нью-йоркская дурь. Я то и дело бросаю тревожные взгляды на экран в надежде, что появится название сети, но пока без всякого толка.
Окна в машине опущены, и, вместо выхлопных газов и кислых химических испарений, успевших пропитать весь салон до съезда с автострады, я с наслаждением вдыхаю ароматы клевера и скошенной травы. Эти запахи успокаивают меня. Я стараюсь дышать поглубже.
Предыдущие несколько месяцев дались мне нелегко.
Думаю, дело в том, что в присутствии мясников меня охватывает идиотская робость. Я уже давно питаю
Мне нравится думать, что мясники владеют каким-то особым сокровенным знанием и их руки с самого рождения умеют ловко нарезать тончайшие котлеты. Мне нравится, что в них так явно и недвусмысленно выражено мужское начало. Они известны своими солеными шуточками и старомодной склонностью к сексизму, однако, когда человек за прилавком мясной лавки называет меня «малышкой» или «милочкой», я невольно чувствую себя польщенной. Но больше всего мне нравится уверенная властность, с которой мясники орудуют разделочными электропилами или объясняют покупателю, как правильно готовить «корону на ребре». Они знают о мясе больше, чем я знаю вообще обо всей жизни. Бугрящиеся бицепсы и квадратики на животе, конечно, хороши, но для меня суть мужественности — уверенность, а ее у мясников в избытке. Уверенность манит меня, как что-то экзотическое и чуждое, с чем я никогда в жизни не сталкивалась (или, во всяком случае, не имела дела очень давно, с самого детства, с тех пор как сама выбрала и присвоила себе Эрика; тогда я была другим человеком, совершенно не таким, как сейчас).
Наверное, именно поэтому в присутствии мясников я теряюсь и начинаю мямлить.
Если предстоящий разговор страшит меня, то я снова и снова мысленно репетирую его, и ничего хорошего из этого обычно не выходит. «Мне бы очень хотелось научиться…»… «Я подумала, может, вы могли бы…»… «Поверьте, мне действительно ужасно интересно…». Тьфу!
Это ведь далеко не первое заведение, куда я обращаюсь. Началось все несколько недель назад в «Оттомонелли», первой мясной лавке, в которую я заглянула после переезда в Нью-Йорк, и до сих пор моей самой любимой. Аккуратная небольшая витрина на Бликер-стрит, со сверкающими стеклами, ровными рядами окороков и уток и тугими красно-белыми маркизами, так удачно гармонирующими с красно-белыми ломтями мяса. Я довольно часто к ним заходила, и скоро работавшие там мясники — братья, я думаю, все лет шестидесяти-семидесяти, в неправдоподобно чистых белоснежных халатах — начали узнавать меня и тепло приветствовать.
Но когда я наконец решилась и, заикаясь, спросила, не возьмут ли они в ученицы девушку без всякого опыта работы, то есть меня, они явно растерялись, что, в общем, и неудивительно, и предложили мне поступить на какие-нибудь кулинарные курсы. Некоторое время я подумывала об этом, но потом выяснилось, что разделка туш даже не включена в программу, а выкидывать двадцать тысяч баксов на обучение ресторанному делу и выпечке тортиков — по-моему, самому дурацкому занятию на свете — у меня не было ни малейшего желания. Поэтому я продолжала заходить в немногие оставшиеся в городе мясные лавки и проситься в ученицы. Хотя, надо признаться, в половине случаев я даже не решалась открыть рот. А когда решалась, то люди за прилавком смотрели на меня, как на чокнутую, и отрицательно качали головами.
Я сжимаю губы, чтобы не начать репетировать слова мольбы вслух. И тут же вспоминаю о нем — о том, для кого, наверное, и было придумано слова «мольба», о мужчине, которого вот уже два года я только и делаю, что молю: о внимании, одобрении, сексе и любви. Единственное исключение, подтверждающее правило моего брака. Единственный мужчина, который, еще будучи юношей, щуплым, смуглым и даже не особенно привлекательным, умел по ночам открывать дверь моей комнаты в студенческом общежитии одним едва слышным стуком. И который, как выяснилось, и спустя девять лет легко смог проделать практически то же самое. В списке контактов моего телефона его имя скрывается за одной злой буквой Д.