Путешествие на запад

Федорова Любовь Борисовна

— Я согласен, эргр.

— Примешь ли ты у меня любое послушание, какое бы я тебе ни назначил?

— Приму, эргр.

— Хорошо. Тогда ты будешь молчать и не скажешь ни слова никому, пока я не позволю тебе этого сделать.

Джел склонился, пряча за поклоном досаду на лице.

— Ты будешь носить воду с колодцев на кухню и для бань, я позову тебя, когда решу, что можно освободить тебя от запрета. Ступай.

Джел поклонился еще ниже и, повинуясь жесту, выбрался за дверь. Молодец Айгел Край. Вот так он отсеивает мелкую рыбку от крупной. Понятно, тогда, почему прячется Скей. Наверняка, он тоже получил не то, чего желал…

***

Эргр

Айгел Край не был горячо любим в обители, и его не особенно боялись. Hо он был уважаем. Таргское влияние и череда суровых испытаний, с которыми столкнулись Белые области за последние три десятилетия, заставили понемногу меняться уклад жизни не только в городах и замках властителей, но и в таких оплотах седой старины, как монастырь Джан Джаял. Айгел Край был потомком знатного светского князя и свое собственное наследство вложил не просто в казну Джан Джаяла. Выступая как представитель монашеской общины, он вел торговые и посреднические дела с Таргеном и дальним Севером, и, судя по тому, что монастырь не бедствовал, делал это весьма успешно.

Подслушав кое-что из разговоров между несущими послушание в трапезной братьями, Джел задался вопросом: а с чего, собственно, он решил, что Айгела Края легко будет одурачить, а Звезду и Камень взять без спроса? В монастыре только на первый взгляд все было просто. На самом деле старая обитель надежно охраняла свои тайны. Настолько надежно, что нельзя было заподозрить даже о самом существовании этих тайн.

В священные канонические тексты единобожцев сказания о Небесных Посланниках не входили. Звезда и Камень были святынями единственно братства Хранителей, хотя и почитались другими верующими. Та бутафория, что изображала Звезду Фоа на бархатной подушечке в храме, была выполнена из кости с алмазными вкраплениями. О существовании крипты Джелу было известно от Скея, но как туда проникнуть, Скей не знал. Не знал он и о том, известно ли кому-нибудь еще, кроме Айгела Края, как в крипту вообще попадают живые существа, ибо старый храмовый вход, о котором говорил Скей, был ныне заложен камнем, оштукатурен и расписан картинками из житий монастырских подвижников прежних лет.

Ходить к колодцам с двумя деревянными бадьями на коромысле и изредка посыпать дорожку в снегу золой, чтоб не было скользко от пролитой воды, не казалось Джелу такой уж тяжелой работой. Пищу в обители вкушали дважды: утром и на исходе дня. Мылись не все, не часто и не вместе. Две бочки послушнику Юргу надо было наполнить к завтраку, две вечером, и, помимо того, еще большой чан для бани не реже, чем раз в пять дней. Кроме него водоносами трудились еще три человека; назначенный старшим был справедлив и работу распределял разумно, жили в обители не впроголодь, чем Джел, которого все в Таргене пугали голодными северными зимами, был приятно удивлен. Hо он носил воду два дня, три дня, десять дней, две декады — он мог носить ее тысячу лет — и ни на шаг не приблизиться к цели. Все вокруг было обычно, размеренная монастырская жизнь текла веками заведенным порядком: встать за половину стражи до рассвета, натаскать воды, отстоять утреннюю службу в храме, пойти на трапезу, сопровождаемую душеполезными чтениями, получить передышку в три четверти стражи, когда монахам положено совершать дневные молитвословия в кельях, натаскать воды, отстоять вечернюю службу, поесть, лечь спать.

Терпение Джела грозило вот-вот лопнуть. Скей не показывался ему на глаза, а Айгел Край изволил и вовсе уехать из обители. Утешать себя тем, что скоро только кошки родятся, Джелу с каждым днем казалось делом все менее серьезным. Каменная горка находилась за замерзшим озером, устройство для считывания кода с чужого ключа лежало у него в кармане, — настоящий ключ ему достаточно было просто увидеть, — и до обратной стороны Неба — вот, рукой подать. А он каждый день носил воду и не знал, как сдвинуть обстоятельства с мертвой точки.

Проще всего оказалось сохранять молчание — ему просто не с кем и не о чем здесь было разговаривать. Единственным испытанием для его выдержки

на стезе великого молчальника служил банный истопник Зут. Он тоже считался пока новеньким, хотя прибыл в обитель месяца на три-четыре раньше Джела. Похвальных отзывов о себе Зут еще не снискал. Он происходил из аристократического рода и был двоюродным племянником настоятеля, поэтому вначале ему определили более почтенное место работ, а в истопники он был разжалован за что-то вроде нарушения субординации. Зут не был мстителен, жаден или зол. Плохо в нем оказалось другое. При весьма своеобразном понятии о смешном он считал себя непревзойденным острословом. Похабные сказки, обидные и грязные шутки, скользкие замечания и намеки сыпались из него, как горох из рванного мешка. То, что никто в монастыре не желает его по доброй воле слушать, нимало Зута не смущало. Он выбирал жертву, цеплялся, как репей, и выдавал по порядку весь свой репертуар. Не попросить Зута заткнуться, Джелу временами было трудновато, однако, до поры до времени он считал его недостойным своего царственного внимания. Hо однажды Зут все-таки умудрился вывести Джела из себя.

Как-то вечером их с Зутом, дав им по стеклянной банке, отправили собирать слизняков в подвал. Слизни, которые жили там на стенах, если собрать их несколько вместе и встряхнуть, ярко светились в темноте. Зут был в хорошем настроении и увлекся собиранием слизней. Обнаруживая где-нибудь за огромной бочкой с маслом очередную добычу, он каждый раз восклицал: "Здравствуйте, господин слизнячок!" Когда в банке у Джела было целых шесть слизней, и охота близилась к завершению, Зут вдруг спросил:

— А почему ты не разговариваешь? Ты умеешь?

Джел пожал плечами, не зная, видим ли этот знак Зуту в зеленовато-синем свете баночки со слизнями.

— Умеешь, — понял его Зут. — А почему тогда не хочешь?

Джел поманил Зута пальцем и на пыльном боку бочки начертал: "Эргр не разрешает". Зут хмыкнул и подправил "э" на "а". Получилось неприличное слово, означавшее мужеложца.

Джел стер надпись ладонью и направился к выходу из подвала.

— Смотри ты, какой правильный, — пробурчал Зут ему в спину и потопал следом. — Ну и скучный здесь народ. Веселее жить надо!

И, когда возле лестницы Джел наклонился за последним слизняком, Зут с хохотом обхватил его спину. Была ли это очередная идиотская шутка или реальное посягательство, Джел разбираться не стал. Он мгновенно перевернул Зута через себя, мешком свалил на мягкий земляной пол сбоку от лестницы и наступил ему на плечо.

— В другой раз шею тебе сломаю, дурак, — сказал ему Джел и пошел вон из подвала.

Зут, кряхтя, выбрался из-за лестницы и пополз собирать рассыпанных слизней, сетуя на поганую монастырскую жизнь: ни баб, ни денег, ни вина, ни уважения…

Через три дня в монастырь вернулся Айгел Край и сразу вызвал Джела к себе.

— Почему ты нарушил послушание? — спросил Айгел. — Отвечай.

Джел пожал плечами.

— Так уж вышло, эргр Край.

Айгел Край помолчал, поджав губы, потом сказал:

— Это хорошо, что ты не тратишь слов на оправдание. Hо без наказания я тебя оставить не могу. Подумай на досуге, в чем именно ты был неправ.

Джела проводили в угловую комнату настоятельского дома и задвинули снаружи на двери засов. В комнате было холодно. Джел огляделся. Возле стены стояло ложе: деревянная рама с провисшей веревочной сеткой. Поверх лежало шерстяное одеяло и была брошена полулысая от времени шкура непонятного зверя. Кожаный валик, набитый опилками, должен был изображать подушку. На краю голого, сожженного то ли алхимическими опытами, то ли долгой службой возле очага на кухне стола, поставлена тарелка с двумя ломтями хлеба и кувшин подмерзшей сверху воды, — надо думать, пропитание на день. На аналой возле окна водружена большая книга с углами, обгрызенными мышью. Джел откинул тяжелый переплет и прочел название и эпиграф: "Мастер терпения"; "Для всякого дела нужнее всего терпение. Кархан-Философ". Отлично, руководства полезнее, чем это, для него на сей момент не придумаешь…