Ани оставляет единственное в своем роде впечатление, и его хорошо бы сравнить с посещением другого откопанного города — античной Помпеи. Там подчищенный и даже как бы вылизанный археологами и туристами город-музей с мертвыми колоннами у входа в мертвые стены, с сохранившейся на стенах глазурью черно-красных фресок в виде летящих женщин в развевающихся вуалях, с ровными рядами фундаментов и мелкой россыпью квадратных камешков стенной мозаики в уголке,
словно нарочно заготовленной для того, чтобы турист забрал себе несколько кусочков на память; с застывшими окаменелостями — человеческими фигурами, собаками, залитыми лавой и ставшими лавой, — под витринами. В Помпее все стало экспонатами. Искать там социальные контрасты просто не приходит в голову, — кажется, будто жизнь каждого помпейца — это квадратная вилла с вазой в саду, с чудесными фресками на стенах, — так строилось музейное дело на Западе! Но город Ани в том виде, в каком он показывался туристу после революции, — это разрез конкретно исторической жизни средних веков со всеми ее классовыми и социальными противоречиями. «Маленький Ани, последнее убежище армянской государственной мысли в коренной Армении, стоит перед нами, как живой, с вещественными документами его былой жизни», — говорит Марр. Весь он — на высокой треугольной площадке, между слиянием рек Ахурян и Аладжи (или Алаза). Высокие речные ущелья защищают его с юго-запада, а на юго-востоке и северо-западе стоит стена массивной кладки из тесаных камней, построенная в 964 году. Здесь, в этом треугольнике, — наиболее древняя часть Ани, исконный армянский стиль, еще не измененный влиянием многочисленных завоевателей. Сохранились развалины здания, по-видимому судилища, — обнажена внутренность его зала в низких и толстых колоннах, поддерживающих арки полукруглых сводов на мощных плитах-подушках. Царь Смбат, сын и преемник Ашота, построил позднее вторую стену вокруг новой части города; круглые башни этой Смбатовой стены и встретили нас ночью, когда мы поднимались к Ани. Самые старые из сохранившихся памятников, кроме стены Ашота и судилища, — это знаменитый крест-камень (хачкар) 952 года и несколько церквей, из которых наиболее известен Собор богоматери. Он типичен по своей кладке, описанной профессором Стржиговским: залит внутри стен цементом со щебнем, а снаружи облицован прекрасными тесаными плитами; прямоугольное здание, в венке ажурных наружных полуколонн и фальшивых арок, с узкими щелями окон, отделанных рамками тончайшего орнамента, и до сих пор остается образцом замечательного зодчества для армянских архитекторов. Потом Ани последовательно переходит из рук в руки: византийских правителей, мусульманской династии Шеддадидов, грузинских царей, ставленников Грузии, армянских князей Захаридов, и позднее — монгольских завоевателей.
Каждый
новый хозяин накладывает на Ани свою печать. Рядом с христианскими церквами появляются мечети и минареты, мавританские мотивы вторгаются в орнамент грузинской фрески, и надписи входят в церкви, сама орнаментация делается все сложнее, богаче и многостильней, вбирая в себя новые элементы. А город растет и растет, улицы мостятся, проводится издалека водопровод, о присутствии которого говорят многочисленные ниши-раковинки на улицах и перекрестках; семь прекрасных каменных мостов перекидываются через реку Ахурян. Вырастает ремесленная и торговая часть, кварталы ремесленников, кузнечные, кожевенные, плотничьи, седельные, оружейные и котельные ряды. Вместе с торговым ростом Ани растет его богатство, резче становятся социальные противоречия, дороже каждый клочок земли на маленькой площади Ани. Историки-летописцы анийского периода сохранили для нас сведения о паразитической роскоши «верхушки» анийского населения, о жизни которой они говорят, как библейские пророки о Содоме и Гоморре. Богатые анийцы и особенно анийки были так изнежены и ленивы, что каждая мелочь подавалась им рабами и служанками; они не слезали с носилок и колесниц даже для того, чтобы войти в церковь, а приказывали выносить к ним евангелие из церкви. Город Ани гремел своей музыкой, театральными зрелищами, непрерывными пиршествами; он славился красотой своих женщин. Когда аскеты-монахи приходили в Ани, чтоб образумить «детей гибели», анийцы вытворяли над ними почти «эллинские» (по остроумию) шутки. У них имелось два аналоя — высокий и низкий. Когда появлялся высокий монах-обличитель, ему тотчас ставили низкий аналой, на котором ему трудно было прочесть письмена евангелия; когда монах-обличитель был низенький, ему ставили высокий аналой, до которого он не мог дотянуться, чтобы заглянуть в евангелие. Покуда шутил, пировал, пил и пел паразитический Ани, другая часть населения надрывалась в непрерывном труде. Окраина города Ани напоминает опустелую окраину Гориса в Зангезуре. Городская беднота, люди простые и незнатные жили, за неимением «жилплощади», в земляных норах, в выемках и пещерах, сохранившихся и до сих пор. Жалкие остатки их быта наряду с дворцовым великолепием главных кварталов говорят лучше всякой летописи о социальном облике средневекового Ани. В 1319 году, по словам летописцев, Ани пострадал от сильного землетрясения. Анийцы, оставшиеся в живых от нашествия монгольских полчищ и после катастрофы, разбрелись во все страны мира, и потомки их оказались впоследствии у нас в Крыму, в Нахичевани на Дону, в Григориополе, а за рубежом — в Польше, Румынии и других странах.