Путешествие с дикими гусями

Русуберг Татьяна

Цыган вышел, а у меня в башке вдруг всплыла старая детская страшилка: «В чёрном, чёрном городе есть чёрный, чёрный переулок. В чёрном, чёрном переулке есть чёрный, чёрный дом. В чёрном, чёрном доме есть чёрная, чёрная комната. В этой чёрной, чёрной комнате есть чёрный, чёрный диван. А на чёрном, чёрном диване сидит белый, белый мужик. Мужик поднимается с дивана и говорит: "Снимай штаны!"

Когда я отработал свои полчаса, фраер остался отдыхать на диванчике под охи-ахи гомиков на экране, а я быстренько оделся и выскочил в коридор. Блин, ну и куда тут идти – налево или направо? Хоть убей не помню, а вокруг все черное и одинаковое. Музыка то ли отражается от стен, то ли тут динамики

всюду понатыканы. Ладно, попробуем левый коридор.

Не успел я сделать и пары шагов, невидимая дверь в стене открылась, напугав меня чуть не до усрачки. Оттуда вышел парень-араб в одних джинсах, босой, скользнул по мне взглядом и потопал дальше по коридору. Я пристроился следом – куда-то же этот тип меня выведет? А то одному в жопе у негра как-то не по себе.

Он и вывел. В небольшой зал, где было полно открытых дверей, ведущих в комнаты, подобные той, где я только что «посмотрел кино». Косяки подпирали педики всех фасонов и мастей, за столиком в углу увлеченно сосалась парочка. Араб скользнул в нишу, где приютился сортир, а я остался один в черной-черной комнате под жадными взглядами черных и белых людоедов. Блин, я явно свернул не туда! Где же этот гребаный выход?! Заметив мое смятение, один из мужиков, смахивавший фигурой на Бобика, что-то сказал и протянул ко мне лапищу. Я увернулся, но меня тут же сгребли в охапку сзади.

– Помо... – успел выдохнуть я, прежде чем чья-то ладонь зажала рот.

– Шат ап, бич, - прорычал над ухом голос Лачо.

Он о чем-то заспорил с культуристом, потом сдавил мою руку повыше локтя и потащил обратно в тот коридор, из которого я пришел. Мы молча пронеслись по черной кишке и вывалились в темноту. Начался дождь, стекла в машине, где остались Шрам и Беззубый, запотели.

Лачо проволок меня вокруг капота и швырнул на переднее сиденье. Вернулся и залез на место водителя, по-прежнему, не говоря ни слова. Только дверцу захлопнул так, что чуть стекло не вылетело. Я съежился на сиденье. Вид вздувшихся на шее цыгана жил и играющих на скуластом лице желваков мне очень не нравился. Шраму, по ходу, тоже – он затих сзади, стреляя в сторону хозяина блестящими в полумраке салона глазами. Я видел его в зеркальце, а вот Беззубого в машине не было – наверное, развлекал фраера в одной из черных комнат.

Лачо все еще пялился в запотевшее стекло прямо перед собой, когда свет в салоне автоматически погас. Рука цыгана молниеносно дернулась. Удар под дых отнял у меня дыхание и согнул пополам. Лачо рявкнул что-то, и мои локти схватили, заламывая за спинку сиденья. Шрам! Он держал меня сзади так, что я не мог шевельнуться, а Франкейнштейн младший молотил без разбору по плечам, груди и животу. Я так растерялся, что даже не кричал. За что?! Что я такого сделал?! Наконец хлынули слезы, и я завопил, но Лачо тут же натянул ремень безопасности и пережал им мое горло. Я хрипел, мотая башкой, но освободиться, конечно, не мог. Цыган затянул ремень туже. Кровь тяжело застучала в горле, отдаваясь в висках. Голова запрокинулась на спинку сиденья. Перед глазами заплясали черные точки.

Лачо принялся втолковывать мне что-то на жуткой смеси языков. Смешной! Мне его почти не слышно. И уж совсем ничего не понятно. За запотевшим стеклом мелькают тени – кто-то проходит совсем рядом с машиной, закрывая на мгновение свет фонарей. А может, это перед глазами плывут уже не точки, а пятна.

Лачо ослабляет удавку. Я снова могу дышать, и его слова медленно проникают в мозг. Кажется, цыгану не понравилось, что я зашел не туда. Мне не полагалось свободно шляться по черному дому. Мне следовало дождаться хозяина.

Может, Лачо решил, что я собрался по-тихому срубить капусты в собственный

карман. А может, что решил сбежать. Но его здорово выбесило тогда, что я зашел в крусинг-зону без его ведома. Потом я разобрался, что наши ребята работали в приватном коридоре, в видео-кабинах.Проституция-то в Германии узаконена, но с восемнадцати лет. Никто из фраеров не желает быть застуканным с малолеткой. И хоть все знают, что делается в том коридорчике, двенадцатилетний пацан, в открытую шастающий по крусингу, может и клиентов распугать. А цыганам проблемы с администрацией «Дыры» не нужны.

Не помню уж, как мне тогда удалось убедить хозяина, что я все понял, и буду тише воды, ниже травы. Я вообще ту ночь плохо помню. Мне дали немного отлежаться в машине, а дальше пошли видео-кабинки и потные мужики. Долбили мы «Дыру» до самого закрытия. В логово Франкенштейна я добрался уже никакой. Мечты о горячей ванне давно забылись. Все, что мне и остальным ребятам было надо – тупо плюхнуться в койку и отключиться.

Я вырубился прежде, чем погас свет. Проснулся среди ночи, потому что в пятки словно ножи вонзили. Приглушил вопль подушкой – отведать еще и палки совсем не хотелось. Проклятый котяра! Это животное приперлось спать на мой матрас и, разнежившись, выпустило когти прямо в беззащитные ноги. Выпинать оборотня с належанного места я не решился. Он так на меня глазами зыркал, что я понял – без боя не дастся, сволочь. Натянул кеды и с той ночи спал так – не раздеваясь и в обуви.

Понятно, что через пару дней несло от меня, как ото всех прочих обитателей логова. Да и выглядел я не чище. Единственная попытка постирать свои тряпки, которые обкончал один фраер-урод, закончилась тем, что их сперли прямо из сушилки. Я мог бы показать пальцем, кто, но знал, что, если стукну Франкенштейнам, пацаны устроят мне темную. А потому покорно натянул обноски Беззубого.

Как ни странно, мой жалкий вид работал на руку цыганам. Некоторые фраеры, по ходу, еще не совсем потеряли совесть, и они пытались откупиться от моих синяков, выпирающих ребер и безразмерных одежек чаевыми. «Кауфен зи зих этвас, юнге», - говорили они, гладя мои взъерошенные волосы и суя мне в ладонь десятку, а то и больше. Чаевые, я, конечно, отдавал Лачо. Мне не хотелось расстаться с передними зубами подобно заныкавшему как-то пару евро Лусиану: так на самом деле звали паренька, который теперь таскал мои тряпки. В свои четырнадцать он был настолько худой и низкорослый, что вполне мог втиснуться в размер двенадцатилетнего. Еще бы, с кукурузной-то каши. По ходу, хозяева пацанов специально впроголодь держали – чем моложе выглядит мальчик, тем лучше на него клюет клиент.

Постепенно я узнал, что все шестеро пацанов из логова были румынскими цыганами, как и их хозяева. Многих в рабство продали собственные родители. Они пахали на Франкенштейнов по пятнадцать-семнадцать часов в сутки потому, что часть их заработка шла домой – на прокорм многочисленных братишек и сестренок. Наверное, именно поэтому они выдерживали такую жизнь, не пытаясь броситься под поезд с платформы. А может, ребята просто слишком отупели, чтобы сознавать, в каком аду оказались и по какому дну ползали.

Я чувствовал, как тоже тупею и теряю ощущение реальности. Виной тому были не только голод, побои и унижения, но и постоянный недосып. Я старался поспать всегда и везде, где только удавалось. Дремал на вокзальной скамейке, дожидаясь своей очереди делать фраера. Кемарил в машине, по пути в «Дыру». Снова дрых в паузах между клиентами. Один раз даже поймал себя на том, что сплю, обнимая толчок, пока очередной мужик долбит мой зад. Все они к этому времени стали для меня на одно лицо. Да я и перестал смотреть на лица.