Путешествие в Эдем
Шрифт:
Да, реальность протянула мне руку именно в качестве объекта собственной фантазии, и я начал с интересом всматриваться в мир, в котором неожиданно оказался в момент этого внезапного пробуждения.
Луна была действительно огромной и слепой, как бельмо. По периметру стен группировались какие-то подобия человеческих силуэтов, сомнамбулический «танец» которых воспринимался моими глазами, отчасти как собственный дефект моего зрения. Тьма становилась всё более неравномерной — именно там, где предполагалась её наибольшее сгущение и даже «кромешность»: я различал целые группы силуэтов, склонившихся вокруг рассредоточенных по всему обозримому пространству мертвенно-синих огней. Но огни были
«Вижу темноту, слышу тишину» — в ясном сознании попытался я собрать и резюмировать свои смутные обрывочные впечатления.
На душе стало ещё более смутно и тревожно сразу, как только мои глаза зафиксировали во внешнем пространстве целенаправленное движение невесть-чего по направлению к самому себе. Движущийся объект, казалось, торопливо и судорожно «стлался» по самой поверхности грунта, огибая подобия человеческих групп, сосредоточенных вокруг синих огней. Признаки человеческой фигуры, рысью спешащей ко мне на четвереньках, я сумел разглядеть только метров за десять…
Приблизившись ко мне вплотную, человекоподобное существо мгновенно от меня отпрянуло и, изумлённо в меня вперившись, неуверенно покачиваясь, заняло позицию на четвереньках напротив меня. «Меня зовут Нестабильность» — будто пытался мне внушить своим видом этот странный, невозможный, «не совместимый» с жизнью образ.
Между тем, шум «мышиной перебранки», казалось, уже распространился далеко за пределы воображаемого соседнего дома: я начинал различать даже некие человеческие интонации сквозь писк и топот мышиных перебежек, сквозь чьи-то смутные угрожающие рулады и невнятное подобие смеха.
Неживые, но неотрывные, глаза покачивающегося существа, притаившегося напротив меня, не мигая, на меня смотрели и, казалось, начинали источать более откровенное любопытство. Чёрная кривая расщелина на месте рта неожиданно шевельнулась, и я понял, что образ-призрак произнёс для меня какое-то слово… Какое?
Я мгновенно сосредоточился и корпусом подался вперёд.
И тут моё напряжённое сознание безошибочно выдало мне один из недавних хорошо знакомых мне, текстов:
«Чекисты на Рождество 1918 года — спустя пару месяцев после основных событий Петроградского переворота — отловили по ближайшим к Питеру деревням различный сомнительный и антиреволюционный элемент, заполонивший вокзалы, дороги и веси самой передовой в мире республики.
В числе прочих, стражи революции прихватили в застенки ГУБ ЧК странного индивидуума, с трудом поддающегося какой-либо социальной идентификации. Разумеется, этот поразивший их святоподобный и пронзительно близкий облик мог носить только коварный и жестокий враг…
Его взяли и расстреляли вместе с остальными богомольцами, по случаю мракобесного контрреволюционного праздника — Рождества Христова.
Злая и в чём-то закономерная ирония заключается в том, что арест и последующая казнь этого человека, отрекомендовавшегося „безумным Иоанном“, были совершены, теми же людьми, с которыми несколькими неделями назад это самый Иван устанавливал большевистскую диктатуру в Петрограде… Приятели просто не узнали в нём своего бывшего соратника и расстреляли его за компанию с остальными на всякий случай.
Надо
«Это проклятое место», — словно колоколом бухнуло в моей голове. Я даже удивился, — «Как же я не почувствовал это сразу»…
Глаза моего странного визави на четвереньках продолжали смотреть на меня с напряжением, но, к моему несказанному удивлению, почти умиротворённо…
И на этом месте в моей памяти случился первый пробел… Помню, что мне удалось разглядеть фигуры и даже лица тех, кто группировался в осквернённом храме вокруг синих огней. Они были одновременно обыденны и кошмарны! Обычные, несколько экзальтированные, потерянные для жизни люди с какими-то малоосмысленными прибаутками на устах и потусторонней мёртвой тоской в глазах…
Помню в какой— то момент всё это исчадие ада вдруг почему-то сильно разгневалось и набросилось на меня — с вилами, с топорами, с огромными овечьими ножницами в руках… Помню, как острый металл входил в моё тело, — обжигающий, глубокой и тупой болью, но совсем не дарящий избавление от неё.
Откуда-то, извне храмового пространства, я вдруг услышал тоскливое завывание Кая. Я бросился к выходу, легко, как оказалось, сметая на пути всё окружающее меня скопище этих унылых монстров… Кая я увидел среди проросшего травой мусора, на заметном возвышении — на фоне лунного неба. Он в торжественной волчьей позе сидел и самозабвенно выл. Я не стал его беспокоить и тут же торопливо огляделся по сторонам — где-то рядом ещё должен пастись мой мерин…
Вокруг храма бродили те же самые «калики перехожие»… Грунтовая часть ландшафта около храма напоминала заросшую травой просёлочную дорогу, по которой давным-давно никто не ездил даже на телеге. Но, внезапно, по какому-то внешнему сигналу, вся местная нежить обернула головы в сторону леса, где начиналась видимая в лунном свете часть той самой, всеми забытой дороги…
Со стороны леса что-то двигалось в нашем направлении, дребезжа и ухая.
«Матушку-Рассею везут!» — раздался чей-то громкий заунывно-торжественный и плаксивый голос; и вся нежить в обозримом мне пространстве, грохнувшись на колени, глумливо и обречённо захихикала, захохотала, загоготала. Я понял, что это, возможно, единственно доступный для нежити плач…
Кай прекратил выть, соскочил с возвышения, подбежал ко мне и встал у ноги в позе своей охотничьей бдительности. Где-то сзади, совсем близко от меня, фыркнул Мерин и коснулся тёплыми губами моего затылка.
Дьявольская повозка уже проезжала у осквернённого храма. Я успел довольно отчётливо разглядеть оседлавших её чертей, — это были натуральные черти — с рогами и хвостами, только необычайно толстые, надменно-торжественные и целеустремлённо-деловитые. Как члены какого-нибудь советского партактива… Повозка миновала, и позади я увидел на ней нагую женщину, прибитую к большой пятиконечной звезде. По тому, что я увидел слёзы на её родном и милом, искажённом страданием, лице, я понял, что она ещё жива, и до сих пор мучается…
Глава четвёртая. ГОСТИ С ПОГОСТА
В последних числах февраля 1917-го года в Петрограде, без всяких видимых на то причин, начали выть по ночам вполне цивилизованные домашние собаки.
Ночное ли небо февраля в том году оказалось особо сильным раздражителем для тонкой собачьей психики; призывали ли таким образом наши мохнатые друзья Небесные силы в помощь своим обречённым хозяевам; оплакивали ли в животной тоске свою и близких людей предстоящую долю — осталось для нас абсолютно тёмной страницей истории…